— Не прекращать работу!
Лицо Федосеева было спокойным, он без передышки выплескивал воду, но видно было, что устал окончательно, что стоит ему остановиться, и он упадет в воду. Упадет и не встанет.
Еще пять минут, еще десять… А капитан подбадривал всех и самого себя тоже. Все дрожали от сильного холода и усталости. Время шло очень медленно, еще медленней отливала вода.
Алексей Сергеев и Иван Семенов набили еще по одной трубке, выкурили их и, взяв с собой пять малиц, лежавших на нартах, пошли к катеру — они точно определили момент, когда пограничники могут покинуть судно.
— Давай, начальник, пускай по одному!
Юдин считал, что еще рано, до берега еще метров пять, глубина полметра, а иные волны еще перехлестывают катер. Юдин боялся рисковать, поэтому ответил:
— Опасно. Еще минут десять.
— Не опасно. По одному через большую волну. Давай, мы встречать будем.
Большая волна — восьмая, девятая или десятая; за ней волны меньше, спокойней, и солдат успеет добежать до берега в промежутке между двумя большими волнами — на это рассчитывали поморы. Но Юдин колебался. Слишком устали солдаты.
— Разрешите мне первому? — попросил ефрейтор Федосеев капитана.
— Нет! — ответил Юдин. — Воду вычерпывай. Первым — Верховцев. За ним — Захарченко, потом — Лавренин.
Верховцев пробежал по воде и упал, обессиленный, на песок. Сергеев и Семенов подняли его, натянули малицу.
— Не ложись. Нельзя! Погибнешь! — строго предупредил Верховцева Семенов, но Верховцев не послушал совета и лег. Семенов схватил его, поднял, встряхнул:
— Погибнуть хочешь?!
«Молодцы! — мысленно похвалил поморов Юдин. — Возьмут нас в руки». Он не был уверен в себе, он тоже, выбравшись на берег, мог лишиться самоконтроля и лечь на песок.
В малицах пограничники согрелись, но ноги в пропитавшихся соленой водой сапогах мерзли, хотя старшина прислал новые байковые портянки, и Юдин время от времени приказывал всем слезать с нарт и бежать за ними. А как не хотелось ему самому подавать эту команду — сидел бы вот так, спиной к ветру, в теплом оленьем меху, не шевелясь, ни о чем не думая: ни о листовках, ни о шторме, ни о катере, — но нужно приказывать, нужно обдумывать донесение в отряд.
Вот наконец десятикилометровый путь позади. Показалось село. Его объехали стороной, по ягелю, и остановились у «чертова моста» через реку. На противоположном берегу, на крыльце дома, в котором были квартиры Юдина и старшины, стояли Оля, жена Юдина, в накинутом на плечи пуховом платке и старшина Патрикеев. Всего пятьдесят метров разделяло их, последние пятьдесят метров опасности — мост из дощечек, закрепленных на двух тросах, раскачивало ветром.
В такой же последовательности, как покидали катер, пограничники по одному перешли мост. Оля встречала каждого и уводила в дом. Последним перешел Юдин.
— Товарищ капитан, — начал докладывать старшина Патрикеев, — листовки…
— Потом, потом! — перебила Оля и потянула мужа за руку к дому. — Никуда ваши листовки не денутся.
Юдин и старшина не стали пререкаться, тем более что Юдину хотелось поскорее сбросить с себя малицу, снять мокрую одежду, облепившую теплым компрессом тело. Все трое вошли в квартиру.
В зале, в углу, лежали мокрые куртки, гимнастерки и брюки, возле них на полу образовалась лужа. Печка гудела, и от нее по всей комнате растекался теплый воздух. Трое солдат уже переоделись в сухое обмундирование, а ефрейтору Федосееву Верховцев натирал грудь и спину спиртом. На столе стояла бутылка спирта с аптечной пробкой.
«Неужели Оля ходила в село, в медпункт, за спиртом? — подумал Юдин. — По такому мосту? Наверное, все же старшина или кто из солдат».
Ходила Оля. Она боялась перебираться через реку по раскачивающемуся мосту, и обычно в село в таких случаях направлялся старшина или кто-либо из сержантов, но сегодня старшина то и дело звонил, что-то приказывал, кого-то о чем-то просил, а на заставе больше никого не было, кроме дежурного и повара. Тогда Оля пошла сама. А когда вернулась, растопила печь и попросила старшину принести для солдат белье и одежду.
Оля немного гордилась своей смелостью — одна, через «чертов мост», в шторм! — но, когда Юдин стянул с себя мокрую гимнастерку и майку, огорчилась. У нее невольно вырвалось восклицание, похожее на упрек: