Крук коротко, не глядя на него, бросает:
— Чёрный.
Гарсон откатывается в дробный шум голосов.
— Так вот, Прокоп Панасович, позвольте спросить: есть ли у вас возможность ассигновать сто тысяч франков? Подождите. Я знаю: если дело того стоит, какой же умный человек не возьмётся за него. Я спрашиваю потому, что оно… очень серьёзное и секретное. Скажу одно: за эти сто тысяч вы можете иметь сотни миллионов. Боюсь преувеличений и потому не говорю — миллиардов. Скромно, совершенно реально и без сценариев.
По чуть припухшим векам Крука проскальзывает смех.
— Действительно, скромность необыкновенная. Но, допустим, свободные сто тысяч и найдутся. Хотя найти их подчас труднее, чем «реальные» сто миллионов.
— Bon[3]! Это первое, что требуется знать. Если Крук говорит, что, может, найдутся, значит, они найдутся.
— Если будет необходимость.
— Разумеется. Зачем же искать, если нет необходимости. Ну, так вот, Прокоп Панасович. дело в следующем…
Тут Финкель с равнодушнейшим выражением лица поворачивает голову направо, затем налево и внимательно осматривает соседей. Затылки, спины и лица — сугубо французские, никакой опасности, что кто-то подслушивает. Но на всякий случай Наум Абрамович придвигает стул ближе к столику и слегка наклоняется к Круку.
— Так вот. В некотором царстве, ну. скажем, в России, в некотором городе жил себе один учёный. Никаких названий, имён и тому подобное я, извините, называть не стану. И вы, как деловой человек, сами понимаете, почему. Если же в общих чертах дело покажется вам, как говорят французы, ргаспсаНе. появятся имена, названия и все прочие детали.
Крук молча, соглашаясь, кивает.
— Итак, этот учёный обнаружил золотые залежи в одной из провинций России, или бывшей России, как угодно. Там бесновалась революция, гремела бомбардировка, расстрелы, безумие, а человек сидел себе в своей комнате, исследовал, копался, высчитывал. И докопался-таки! Вы представляете себе такого фантаста? Ну. как человек неглупый, никому, конечно, ни слова, только самым близким людям. Но всякий секрет — это всё равно, что вода в кулаке: как ни сжимай, просочится. Просочился и этот секрет. А главное, дошёл до большевиков. Да ладно бы до высших, а то до комиссарчиков-чекистов. Комиссарчики, разумеется, сразу же сделали у учёного обыск по поводу, конечно же, контрреволюции, забрали все бумаги, забрали самого учёного, а с ним его жену, двоих детей, всю, значит, семью. Учёного, жену и детей на другую же ночь расстреляли. А сами чекисты, их было двое, заграбастав ещё деньги и бриллианты в Чека, удрали за границу вместе с бумагами учёного. Сценарий, правда? Таки сценарий, я вам скажу. А сколько их было в том безумии! Ох! Ну, да это всего лишь начало. Чекисты эти — то ли поругались, то ли им так почему-то было нужно — разделились и вынуждены были бежать за границу каждый в отдельности. Но для того, видимо, чтоб один без другого не мог воспользоваться бумагами учёного, они поделили их соответствующим образом. Понимаете? И вот теперь ищут друг друга по загранице. Спросите: почему? Разве не условились заблаговременно? Тут я вам ничего не могу сказать. Может, довелось сменить фамилии, может, не могли встретиться, может, один избегает другого, а тот его ловит. Последняя версия — самая правдоподобная. Одно известно точно: второй кого-то ищет. Объездил уже все государства, где могут быть эмигранты. Теперь едет сюда, в Париж. Вы уже, разумеется, догадываетесь. в чём дело?
Крук невыразительно щурит один глаз.
— Так… вроде бы догадываюсь, но… Давайте дальше.
— Ну, догадаться умному деловому человеку нетрудно. Дело короткое: надо захватить этого чекиста, а с ним и все бумаги и золотые сокровища. Вот и всё. И сценарий, и самая настоящая реальность.
Крук, однако, почему-то сильно сжимает негритянские свои губы и втягивает их в рот. А глаза смотрят в стол.
— Гм. В любом случае реальность такова, что требует многих и многих реальных данных. У вас они есть?
И Крук направляет прямо в лицо Наума Абрамовича два красивых белка с выпуклыми, как два кофейных зёрнышка, человечками посредине.
Финкель улыбается вежливо, с гранитной уверенностью.
— Конечно, есть.
— Ладно. Прежде всего: откуда известно и чем доказано, что такой учёный действительно существовал. Дальше: что он действительно нашёл золотые залежи. Дальше: что чекисты действительно взяли те самые бумаги. Что этот чекист именно тот, убивший и взявший бумаги, что они теперь у него. И так далее, и так далее. И, наконец, почему вы с этим делом обращаетесь ко мне, если так уверены в нём.
Наум Абрамович терпеливо слушает.
— Это всё ваши вопросы? Прекрасно. Вы подходите к делу как истинный финансист и реальный аналитик. И вот почему я в первую очередь обращаюсь к вам. С какой стати я преподнесу миллионы какому-то французу, немцу, русскому или любому другому иностранцу, если могу и должен сначала предложить их компатриоту, украинцу. Или вы полагаете, что у золота нет национальности? Ох, есть! Вот мой первый ответ. Что же касается доказательств, то я представлю их в документах и материалах, как только вы дадите мне слово, слово Крука, что вступаете участником в это дело и финансируете его.
Крук лениво улыбается.
— Комик вы, Наум Абрамович: как же я могу давать слово, не тая как следует дела? Тут суть в доверии. Верите мне, выкладывайте всё. Не верите, что ж…
И Крук медленно и равнодушно вынимает золотой портсигар с монограммами. Но за равнодушием уже закипает раздражение: какой чёрт, и притом всякий раз, где надо и где не надо, выталкивает из него эти идиотские слова о доверии? Ему нужно доверие какого-то паршивого Финкеля? Какого-то маклера, не способного украсть десять франков? Дескать, он, Крук, наворовал у правительства денег? Из-за этого всякая шантрапа полагает своим законным правом лезть к нему с фантастическими делами, требованиями, довериями и недовериями; он человек, с которым можно позволить всё.
Наум Абрамович тем временем напряжённо думает, прикидывает, взвешивает. Аж глаза прищурил в дымную даль кофейни. Наконец решительно встряхивает головой.
— Ладно! Да будет так! Ни единой душе не доверил бы этого дела без гарантии. Но Круку можно с закрытыми глазами положить в сейф всю свою жизнь. А кроме того, Крук имеет на плечах голову настоящего финансиста, — от хорошего дела и сам не отойдёт. Пусть так. А теперь я дам вам доказательства.
Наум Абрамович без колебаний берёт свой пузатый импозантный портфель (набитый газетами, старыми проспектами, эротическими фотографиями и тому подобным), сосредоточенно достаёт пакет и торжественно кладёт перед собой.
Солидно, не торопясь, он вынимает из него документы, один за другим, и даёт пояснения. Первое доказательство: вырезка из большевистской газеты. Вот её название, дата, место издания. Так? Дальше: «Сим сообщается, что граждане Микола Гунявый и Петро Куля, бывшие сотрудники Киевской чрезвычайной комиссии, за противозаконные поступки, убийства, грабёж и хищение государственного имущества объявлены вне закона. Каждый гражданин обязан в любом месте задержать этих преступников и по возможности живыми доставить в Управу Киевской чрезвычайной комиссии».
— Я прошу вас обратить внимание на эти слова: по возможности живыми!
Подплывает гарсон с кофейником в одной руке и подносом с чашками в другой. Наум Абрамович равнодушно кладёт всю руку на вырезку. Гарсон ставит перед Круком чашку, наливает из кофейника тёмно-коричневую жидкость и отчаливает к другому столику.
Финкель снимает руку с документов. Дальше: описание Гунявого и Кули. Гунявый: высокий, тридцати трёх лет, каштановые усы и бородка (ну, это, конечно, примета не особо ценная — он мог побриться и не иметь ни усов, ни бороды. Хотя в действительности почему-то как раз этого и не сделал). Серозеленые глаза, пухлые щёки. Внимание: пухлые щёки! Куля: низенький брюнет, кудрявый, румяный, тонкие губы. Тут же и фотографии.
— Прошу обратить внимание: даже фотографии! Это вообще чрезвычайный случай, чтобы большевики печатали такие вещи о своих сотрудниках да ещё и с приложением фотографий. Фотографии, правда, вышли, как видите, малость нечётко. Но характеристические черты всё же есть. И, если посмотреть на живой оригинал, сразу можно сказать, тот это человек или нет. Увидев Гунявого, вы не станете утверждать, что это не он.