Антуан. За кого ты меня принимаешь? Я заказал фрак у лучшего в Париже портного.
Шарлотта (язвительно). И при этом ты ужасно скуп, когда дело касается моих платьев. Ты ведь такой домосед, что никогда больше его не наденешь!
Антуан. Никогда! Но дочь моя выходит замуж в пятнадцать лет, забеременев после первой же вечеринки. Я подумал, что эту церемонию необходимо отметить некоторой торжественностью. Так что у меня будет мой личный фрак!
Шарлотта (обиженно). Беременная! Одно у тебя на устах. Нет у тебя никакого стыда. Какой ты противный!
Антуан (несколько кривляясь). Ну почему? Я же не упрекаю Камомий в том, что она беременна, напротив, нахожу это обстоятельство скорее симпатичным. Я упрекаю её в том, что она выходит замуж за болвана. Вот её единственный непростительный проступок. И так как платье твоей дочери будет сшито с большим вкусом, чтобы скрыть от парижского света (который, кстати, целиком в курсе того, что она выходит замуж беременной), на мне будет цилиндр, чтобы скрыть краску стыда на моём лице!
Шарлотта (ядовито). Строй шута горохового, как обыкновенно… шута, который вышел из моды. Твои шутки даже не смешат публику. Твой последний прогон был ужасным, дружок.
Антуан. А я в ванне смеялся и произвел уже достаточно шума!
Шарлотта. Ты был единственным. Ионеско смешит людей абсурдом. А твой юмор устарел. Он нас больше не трогает. Разве нельзя проникнуться немного трагическим, нелепостью людских судеб, нельзя? Для тебя это слишком, не так ли? Человек с сердцем сделал бы это хотя бы для своей семьи. Ты же слишком дорожишь своей честью и никогда не позволишь себе держать нос по ветру!
Антуан. Я боюсь простудиться.
Пожав плечами, Шарлотта уходит…
Шарлотта (на пороге). Как смешно! Ты старый водевильный писака, просто-напросто бульвардьё. Вот где, голубчик, правда. Ты — предсказуем. Твоя дочь беременна в пятнадцать лет, это так. Но если бы мать её, благодаря тебе, была счастлива, думаешь, оказалась бы она в таком положении? Ты уверен, что тебе не в чем себя упрекнуть?
Она выходит. Антуан, молча и глубоко задумывается и, наконец, с прямодушием говорит…
Антуан. Нет.
Бабушка появляется в старинном наряде, недолго пытливо смотрит на Антуана с ненавистью.
Бабушка. А кто написал в аквариум с золотыми рыбками?
Антуан конфузится в то время как свет гаснет. Когда он опять зажигается, на площадке больше нет мебели. Антуан одет по-прежнему, он едет на велосипеде по дороге, которая, кажется, намечена ширмами; рядом, с мучительным видом крутит педали мальчик того же возраста. Они оба в гимназических фуражках, одеты в рубашки с высоким дантоновым воротничком.
Кислюк (крутя педали). Я всё-таки дал тебе списать домашнюю по математике…
Антуан (тоже крутя педали). Дал.
Кислюк. Ну, тогда одолжи мне сто франков?
Антуан. У меня их нет.
Кислюк. Легко отделаться хочешь! У господина папу от лавандоса прёт, а у самого никогда денег карманных нету!
Антуан. Вот тебе доказательство. Меня воспитывают по хорошим принципам.
Кислюк (с ненавистью). Антуан дё Сан-Флур, при санфлуровой фабрике. Я же сын народа, учусь на стипендию. Мсье, быть может, кое-когда забывает об этом.
Антуан. Ты не дашь мне об этом забыть. Но даже то, что я вынужден проводить с тобой целую неделю, не мешает папе придерживаться принципов. Он воин вольный, и поклялся защитить меня от гибельного влияния денег.
Кислюк (крутя педали). Лицемер! Мерзавец! Все вы одинаковые! Ты не больше папочки стоишь. У меня искривление позвоночника. Я — калека. А ты тащишь меня за собой на велосипеде.