То ей мерещился Рихард, бывший муж, который, хохоча, обнимает длинноногую загорелую девицу, и они резвятся в легком морском прибое.
В общем, наутро Воронцова проснулась как с похмелья.
Головную боль и разбитость всего тела удалось снять только после длительного контрастного душа и чашки крепчайшего кофе.
Ирину ждал сегодня непростой денек. Конечно, будь она действительно неопытной девушкой-стажеркой, которой предстоит первое в ее практике самостоятельное серьезное задание, она бы переживала, нервничала…
Но у Воронцовой был уже такой опыт расследований (пусть и частным порядком), каким не всякий начинающий сыщик в погонах и похвастаться может. Тем более никаких особых сложностей в этом деле она не видела.
— Хорошо, — рассуждала она вполголоса по приобретенной в последний год привычке, прожевывая утренний бутерброд, — на первый взгляд по всем трем убийствам и зацепиться-то не за что. Покойные, судя по всему (а это обязательно надо сегодня уточнить, проверить), между собой ничем не были связаны по жизни. То есть отбор жертв был достаточно случайным либо по каким-то признакам, известным только убийце и лишь для него существенным. Если удастся эти признаки вычислить, проявить — считай, это полпути к успеху.
…Ирина оделась как можно проще при минимуме макияжа (это, она знала по опыту, располагает к тебе собеседника) и, выйдя на улицу, залитую утренним солнечным светом, направилась к станции метро.
По дороге она напряженно думала о загадочной игле, которую неистовая женщина зачем-то втыкала в сердце своих жертв. Конечно, может быть, таким образом она подстраховывалась на случай, если укол вдруг не подействует.
Но скорее всего дело тут было в другом. Сам факт смерти приводил убийцу в какой-то мрачный восторг, и, издав победный вопль, она вонзала длинную иглу в левую часть груди мужчины.
Эта картина вдруг так отчетливо встала перед глазами Ирины, что она, вздрогнув, остановилась у входа в метро и на нее начали налетать спешившие граждане.
— Тьфу, тьфу, нечистая! — отогнала от себя видение Воронцова и поспешила на эскалатор.
Через пятнадцать минут она уже входила в подъезд того самого девятиэтажного дома, где в 150-й квартире до вчерашней ночи мирно проживал, ел, пил, спал и любил женщин некто Паперно Борис. Ныне — труп.
После безрезультатного обхода квартир трех первых нижних этажей на четвертом Ирине, кажется, улыбнулась удача.
Дверь 138-й квартиры открыл небритый мужчина, лет явно за сорок, вида весьма похмельного и оттого недружелюбного:
— Чего надо?
— Я из уголовного розыска. — Ирина помахала бордовой книжечкой перед носом мужичка и осведомилась: — За порог-то пустите?
Хозяин переступил с ноги на ногу, почесал за ухом и буркнул:
— Ладно, заходите, раз вы такая грозная и красивая.
Воронцова развеселилась. Она почему-то любила попадать в такие вот запойные берлоги, где мужик в силу отсутствия существа противоположного пола позволял себе все: бросать окурки на палас, плевать на стены и подоконники, разбрасывать где попало вещи, грязную посуду и пустые бутылки.
Здесь незримо витал дух абсолютной мужской свободы: нищей, одинокой и гордой. Это не могло не импонировать некоторым утонченным женским натурам, к коим Ирина себя причисляла.
Мужичок провел ее на кухню, усадил за стол, предварительно смахнув с него на газетку шкурки от воблы, и сказал:
— Заварка вчерашняя, но если хотите, налью чаю.
— Нет, спасибо. Я к вам по делу.
— Понятно, что не чаи гонять. Я даже уверен, что знаю, по какому делу.
— Почему уверены?
— Так Борьку из сто пятидесятой вчера пришили, разве не так?
— А вы его знали?
— Кто ж своих соседей не знает! Тем более таких, как Борька.
— С чего вы взяли, что его убили?
— Так не мог он сам помереть-то, моложе меня на пять лет, сорок два стукнуло! Он жить любил, в удовольствиях себе не отказывал.
Мужичок достал из-под стола бутылку пива, открыл, налил в заляпанный стакан и вопросительно глянул на Ирину. Та выразительно помотала головой, наотрез отказываясь от угощения.
С видимым облегчением мужик залпом опорожнил стакан животворящей влаги и тут же снова наполнил его.
— А как вас зовут?
Ирина спокойно наблюдала, как после второго стакана на хозяина берлоги нисходит утренняя благодать земная.
— Степан Тимофеевич. Инвалид производства, вот, на заводе двадцать лет оттрубил, и мне в благодарность три пальца оттяпало в прошлом году.