— Этого еще никто здесь не знает, — сказал он. — Я не стал передавать эти новости, чтобы вы успели узнать их раньше, чем ревизионисты.
И он выложил на мрамор четыре голубых листочка, сложенных вчетверо, с такими предосторожностями, словно это были динамитные шашки. Мы одновременно прочитали телеграммы: Рудольф держал их в руках, а мы втроем устроились за его спиной. Первая телеграмма гласила:
бурный штурм тчк буржуазная армия отступает тчк контролируем столицу и провинции тчк дворцы стали народными коммунами
Во второй говорилось:
королевская семья немедленно казнена тчк все убиты или убиты и покалечены
В следующей мы прочитали:
тридцать три тысячи рабочих входят в правительство тчк министры социал-демократической республики обращены в бегство или расстреляны забастовщиками
Последняя гласила:
имперский флот под красным флагом тчк пятьсот орудий на службе революции тчк необходим ответ бюро зпт куда направить корабли.
Мы не могли поверить этим телеграммам и смотрели друг на друга вылупив глаза, круглые, как желтки в яичнице. Рудольф медленно поднял руки и схватился за голову, словно желая удержать мысли, готовые вот-вот испариться из его мозга. Беппо как-то незаметно ссутулился и стал похож на несчастного горбуна, на которого взвалили непосильную ношу. Вся его фигура говорила о том, что бедняга испытывает ощущение космического одиночества. Потрясенная новостями финка молчала как рыба и напоминала своим видом безумца, впервые попавшего в сумасшедший дом и вдруг понявшего, что именно здесь его место на земле. Нам не надо было вслух говорить о том, чего все мы втайне боялись, чего не хотели больше всего в жизни, — на лице каждого можно было прочесть одну и ту же мысль.
Против всех ожиданий мы получили страшную и неожиданную новость, правда, пока еще не подтвержденную окончательно: может быть, пока только может быть, мировая революция восторжествует и наша жизнь подпольщиков прекратится навсегда.
В детстве — кашель и понос, а слоновая нога — когда подрос
Когда я пришел к родителям, половина моей правой руки, от кончиков пальцев и до локтя, уже превратилась в слоновью ногу.
— Мама, смотри, какая беда, — пожаловался я.
Мать позвала отца. Тот работал в гараже и поэтому явился в старой майке, вытирая руки какой-то ветошью. Он сразу поинтересовался, как давно это со мной случилось, и тут же спросил — по его тону я почувствовал в этом вопросе некую долю обвинения: почему я не пришел к ним раньше?
Если я сказал, что половина моей руки стала слоновьей ногой, то так оно и было. Ее покрывала серая плотная кожа, изрытая трещинами, как африканская земля, на которую уже десять лет не падает ни капли дождя. Все предплечье превратилось в толстый цилиндр, на котором кое-где росли редкие волосы, длинные и черные, — правда, было их немного. Вместо пальцев руку украшали теперь три ногтя, имевших форму полумесяца, — толстых и прочных, как пуленепробиваемые стекла. Осязание полностью отсутствовало. Теперь вы представляете себе мою руку, а вот мое отчаяние нельзя описать словами.
Отец покачал головой и посмотрел на меня, сделав знакомую гримасу, которая означала одновременно нечто вроде „Тебе же было сказано“ и „Я ничего тут поделать не могу“. Потом он спросил:
— Тебе не больно?
— Нет, но не в том дело.
Совершенно случайно в это время к ним в гости пришла моя сестра. Она увидела слоновую ногу, и ее глаза налились лимонным соком. Родители, по крайней мере, попытались сохранить спокойствие, а она даже не старалась скрыть свои чувства.
Я не представлял себе, что под кожей нашего лица есть такое количество мышц, пока передо мной не возникло это выражение ужаса. Мать не смогла сдержать слезы и собиралась было воспользоваться этим обстоятельством, чтобы удалиться на кухню и позвонить оттуда кому-то по телефону.
— Куда ты пошла? — закричала моя сестра. А потом запричитала: — Вы что, не видите, какая у него рука? Вы что, не понимаете, как ему плохо?
Такое поведение было в духе сестры, которая всегда жаловалась на то, что родители вечно только ссорились и ничего не предпринимали. По ее мнению, они ссорились как раз для того, чтобы ничего не предпринимать. На самом деле это она только и делала, что осуждала ссоры родителей, а когда возникала какая-нибудь проблема, настоящая проблема, тоже никогда ничего не предпринимала. Сестра закурила. Как все истерички, она дымила весь день не переставая. Правда, надо признаться, эта дура была хороша собой.