Он осмотрел мою слоновую ногу как крупный специалист по изготовлению ветчины. К его чести надо отметить, что до него никто к ней не решился прикоснуться. Все столпились вокруг моей руки или вокруг дядюшки, точно я сказать не могу. — Да, это нога слона, — произнес он тоном ветеринара. А потом добавил таинственным шепотом: — А может быть, бегемота.
Он велел матери принести большую вазу с горячей — очень горячей — водой.
— Так она размягчится, — сказал он.
— Неужели ты хочешь сказать, что мне ее отрежут? — заныл я.
— А почему в слоновую ногу превратилась только половина руки? — спросил отец, словно меня здесь вообще не было.
— Потому что иначе он не смог бы сгибать руку в локте, — ответил дядюшка. А потом обернулся ко мне и распорядился: — Давай суй руку в вазу.
В его ответе на вопрос отца не было, естественно, никакой логики; однако, если разобраться, оставленная мне возможность сгибать руку в локте могла служить утешением. А когда человека утешают, он гораздо легче подчиняется чужим приказам.
Я сидел, погрузив руку до самого локтя в вазу, когда вошел мой двоюродный брат. Мы сто лет не виделись, но его сияющая улыбка, словно из рекламы зубной пасты, совершенно не изменилась. Шахматная доска могла позавидовать квадратности его челюсти Супермена. Волосы отливали золотом почище золотых шаров по осени, и он был похож как две капли воды на свидетелей Иеговы, которые все похожи друг на друга как капли воды. Ему не хватало только Библии под мышкой. Однако никаких религиозных идей у моего двоюродного брата не было, в основном по той причине, что у него вообще не было идей. Ни одной, даже самой завалящей. Даже половинки. Даже четвертушки. Поэтому мой кузен жил счастливо и был прекрасным человеком. Если бы кто-нибудь назвал его человеком легкомысленным, он бы просто не понял упрека, точно так же, как мещанин у Мольера не знал, что говорит прозой. Когда мы были молоды, а наши матери еще не успели поссориться, он учился на медицинском факультете. В перерыве между лекциями он устраивался со своим бутербродом на ступенях бассейна, где плавали латаные-перелатаные трупы, на которых студенты осваивали технику вскрытия. Мой двоюродный брат бросал им крошки хлеба, словно голубям на площади. Мне его рассказы казались очень забавными: по его словам, он был совершенно уверен в том, что, если кидать крошки и не сомневаться в успехе, в конце концов мертвецы откроют рты и проглотят хлеб, точно рыбки. Потом он создал клинику, в которой увеличивал пациенткам грудь, и разбогател. Это я узнал не от него самого, а от каких-то других знакомых, потому что к этому времени наши матери уже успели поругаться и мы больше не встречались ни на крестинах, ни на свадьбах, ни на каких иных торжествах.
Честно говоря, мы оба были очень рады увидеться снова. Он решил выразить свое отношение к постигшему меня несчастью в своем стиле — кузен приготовил мне подарок.
— Смотри, что я тебе принес, — сказал он, показав мне ослиную челюсть со всеми зубами. — На этих зубах можно играть мексиканские мелодии. Берешь палку, водишь по ним — вот тебе и ксилофон.
— Ты себе представляешь, какой из меня теперь музыкант? — ответил я ему, вынимая руку из вазы.
— Я прекрасно знал, что ты не музыкант, — оправдался он. — Это настенное украшение. Правда, будет здорово смотреться? Или, может быть, у тебя и стен нет?
— Я думал, ты пришел ко мне как врач, — простонал я.
— Нет, нет, я специализируюсь исключительно по титькам. — Он явно не хотел брать на себя никакой ответственности. — В твоем случае я ни шиша не понимаю.
Его дочка оказалась столь же умненькой, сколь и стеснительной. До этого момента она пряталась за штанинами отца, но, увидев мое цилиндрическое предплечье, просияла, как дети, которые находят утром рождественские подарки, и закричала:
— Вот это да! Это же бабушкин рулет. Я хочу сказать, что у тебя рука, как рулет.
— Нет, — возразил я. — Это слоновья нога.
— Или нога бегемота, — напомнил дядюшка, довольный тем, что мог продолжать играть роль врача, поскольку мой двоюродный брат на нее не претендовал. Он велел мне: — Засунь руку обратно в вазу.
— Ты будешь ходить, как слон! — сказала девочка.
— Я не хочу ходить, как слон! — обиделся я. — К тому же, если быть точным, у меня только половина руки слоновья.
Девочка подумала немного и заключила: