– Ты весь в крови.
Северин опустил взгляд, рассматривая свою одежду.
– Представь себе, я и сам это заметил.
– Ты умираешь?
– Не больше, чем обычно.
Зофья нахмурилась.
– Я в порядке, не переживай.
Она потянулась к дверной ручке.
– Я рада, что ты не умер.
– Спасибо, Зофья, – сказал Северин, чуть заметно улыбнувшись. – Я присоединюсь к вам позже. Хочу показать вам кое-что с помощью мнемо-жучка.
Маленький серебряный жук, сидевший на плече Северина, поспешно скрылся под лацканом его пиджака. Мнемо-жучки записывали звуки и изображения, которые могли воспроизвести в виде голограммы. Это означало, что Зофье стоило приготовиться к обилию света в комнате. Северин знал, как ей это не нравилось. Кивнув, Зофья зашла в комнату, оставив его в коридоре.
Астрономическая комната успокаивала Зофью. Она была широкой и просторной, со стеклянным куполом, позволяющим наблюдать за звездами. Вдоль стен стояли модели Солнечной системы, телескопы, шкафы с отполированными кристаллами и полки с выцветшими книгами и манускриптами. Посреди комнаты находился низкий кофейный столик. Он был испещрен штрихами сотен планов и схем, которые родились на его деревянной поверхности. Его окружал полукруг из стульев. Зофья прошла к своему месту: это был высокий металлический табурет с потертой подушечкой. Табурет был идеальным вариантом для Зофьи, так как она не любила, когда что-то касалось ее спины. На бархатной зеленой кушетке напротив нее растянулась Лайла, задумчиво обводившая пальцем ободок чашки. В роскошном кресле, заваленном подушками, расположился Энрике. Он внимательно читал книгу, лежавшую на его коленях. Незанятыми оставались только два места: большая подушка Тристана, который не любил высоту, и темно-вишневое кресло, которое Зофья Сотворила для Северина. От чужого прикосновения кресло тут же обрастало острыми лезвиями.
В комнату ворвался Тристан, протягивая вперед обе руки.
– Смотрите! Я думал, что Голиаф умирает, но, оказывается, с ним все в порядке. Он просто линял!
Энрике закричал. Лайла подобрала ноги и вжалась в спинку кушетки. Зофья подалась вперед, изучая огромного тарантула в руках Тристана. Девушку не пугала математика, а пауки, пчелы и все прочее, на ее взгляд, подчинялись математическим законам. Паутина состояла из множества радиусов и логарифмической спирали, а ее светорассеивающие свойства заслуживали отдельного внимания.
– Тристан! – воскликнула Лайла. – Что я говорила насчет пауков?
Тристан поднял подбородок.
– Ты сказала не приносить их в твою комнату. Это не твоя комната.
Встретив пылающий взгляд Лайлы, он испуганно сжался.
– Пожалуйста, разрешите ему остаться на собрании. Голиаф не похож на других. Он особенный.
Энрике прижал колени к груди и содрогнулся.
– Что в нем такого особенного?
– Ну, – сказала Зофья, – как у многих представителей семейства мигаломорфных пауков, клыки тарантулов направлены вниз. У этой же особи они выгнуты вперед и по своему строению напоминают клешни. Это довольно необычно.
Энрике замолчал.
– Ты запомнила, – просиял Тристан.
Зофья не находила эту информацию особенно ценной, просто она запоминала практически все, что слышала. К тому же Тристан тоже внимательно слушал ее объяснение про арифметическое строение паучьей сети.
Энрике замахал руками в сторону двери.
– Пожалуйста, Тристан, убери его. Я тебя умоляю.
– Вы не рады за Голиафа? Ему было так плохо все эти дни.
– А мы можем радоваться за Голиафа так, чтобы нас с ним разделяло толстое стекло, сетка и забор? И еще, пожалуй, огненная стена, – спросил Энрике.
Тристан умоляюще посмотрел на Лайлу. Зофье это выражение было хорошо знакомо: широко раскрытые глаза, жалобные брови, ямочка на подбородке и трясущаяся нижняя губа. Зофья одобряла этот метод: нелепо, но эффективно. Но Лайла закрыла глаза руками.
– Не сработает, – строго сказала она. – Строй свои щенячьи глазки кому-нибудь другому. Голиаф не может остаться на собрании. Это мое последнее слово.
Тристан надулся.
– Ну и ладно.
Затем он наклонился к Голиафу и пробормотал:
– Я сделаю тебе пирог из сверчков, дружище. Не расстраивайся.
Как только Тристан вышел из комнаты, Энрике повернулся к Зофье:
– Мне всегда было жаль Арахну после ее состязания с Минервой, но я терпеть не могу ее потомков[4].
4
Энрике имеет в виду миф об Арахне, по сюжету которого заносчивая девушка проиграла богине Минерве состязание по вышиванию и была превращена в паука.