Главное лобби отеля украшал величественный уроборос – символ бесконечности, представляющий собой змея, который кусает собственный хвост. Огромный, сотворенный из меди змей вился в бесконечном круге, пока в его металлическом теле отражались огни свечей. Каждый день, ровно в полночь, змею все-таки удавалось укусить себя за хвост, и тогда с потолка сыпались блестящие конфетти. Богатые наследницы в изысканных шляпках и художники с перепачканными от чернил пальцами спешили в ресторан или сад. В одном углу политики обсуждали какой-то план: их глаза и лица были скрыты за плотным дымом сигар. Обычно Энрике старался не прислушиваться к посторонним звукам. Здесь всегда звучало слишком много языков: тут и там он улавливал диалекты, родившиеся под жарким солнцем пустыни, или томные гласные, смягченные волнами прибрежных регионов. Шум голосов казался ему необычной музыкой, пока его ухо не уловило одну фразу: magandang gabi po. Добрый вечер. Это был его родной язык: тагальский. Энрике повернулся на голос и сразу же узнал его обладателя. Это был Марсело Понсе. Марсело заметил Энрике и приветливо помахал ему рукой.
Вместе с доктором Рисалем Понсе был членом Илустрадос – группы, к которой Энрике присоединился на почве одинаковых взглядов. Практически все филиппинцы, получившие европейское образование, мечтали о реформировании их полностью контролируемой Испанией страны. Но для них Энрике был просто еще одним участником, а не визионером. Юноша очень хотел быть частью их внутреннего круга, но, похоже, они не считали его тем, кто будет формировать новое будущее их государства.
– Kuya[5] Марсело, – с уважением сказал Энрике.
Он все еще ощущал легкий трепет, когда называл Марсело братом, но это было скорее данью традиции, чем символом их дружбы.
– Kuya Энрике, – ответил Марсело с теплотой в голосе. Его взгляд упал на ручку, которую Энрике держал в руке. – Работаешь над новой статьей для «Солидарности»? Или переводишь древний язык?
– И то, и другое, – покраснел Энрике. – Кстати, если у вас найдется минута свободного времени, может, я покажу вам свою новую статью? Я…
– Это просто замечательно. Продолжай в том же духе, – отвлеченно сказал Марсело. Его взгляд выискивал кого-то за плечом Энрике. – На самом деле я должен встретиться с человеком, который может помочь нам с петицией для королевы Испании.
– О! – сказал Энрике. – Я м-могу чем-то помочь?
Марсело улыбнулся.
– Ну конечно! Энрике Меркадо-Лопес – журналист, историк и весьма любезный шпион.
Прежде чем Энрике успел ответить, Марсело потрепал его за щеку.
– Конечно, тебе, должно быть, легко шпионить, ведь ты не выглядишь как один из нас. Увидимся на следующем собрании. Ingat ka, kuya[6].
Проходя мимо, Марсело сжал его плечо. Энрике с трудом заставил себя сдвинуться с места: ноги не слушались его, а лицо горело.
Тебе, должно быть, легко шпионить, ведь ты не выглядишь, как один из нас.
Марсело сказал это без злого умысла. В каком-то смысле так было еще хуже. С самого детства Энрике был больше похож на своего отца – чистокровного испанца. На Филиппинах это считалось удачным стечением обстоятельств. Его называли метисом. Дяди и тети Энрике, бывало, шутили, что его темнокожая мать, должно быть, даже не присутствовала во время его зачатия. Может, поэтому Илустрадос не хотели принимать его в свой внутренний круг.
Они не принимали его не потому, что он был глуп. Причина крылась в его лице.
Энрике склонился над барной стойкой. Пить шампанское в таком подавленном состоянии казалось неправильным, поэтому он просто водил бокалом из стороны в сторону, наблюдая, как пузырьки бьются о хрусталь.
Секретный бар «Эдема» был маленьким и больше напоминал склеп, чем место для встречи. К тому же вход в него скрывался за книжным шкафом. В помещении все стены были увиты лозой. Ее бутоны раскрывались не цветами, а изысканными чайными чашками или маленькими бокалами с шампанским, в зависимости от времени суток. Комната была полна изобретений Тристана и Зофьи. Когда чиновники из строительной инспекции сочли стеклянную люстру слишком опасной, Тристан сотворил новую из лунного цветка и ветреницы. Когда те же самые чиновники решили, что фонари могут стать причиной пожара, Зофья собрала светящиеся камни на берегах Бретани и сотворила из них обшивку для потолка, которая сияла, словно ночное небо.