Заметив живую заинтересованность студентов, профессор поставил новый вопрос:
— А что вы более всего ненавидите в жизни?
Тут студенты стали отвечать без долгих размышлений:
— Ложь и предательство.
— Войну!
— Некомпетентного врача…
— Дураков на высоких постах!
— Преждевременную смерть.
— Самодовольную посредственность…
И потекла, забурлила, не признавая берегов, как Днепр во время половодья, искренняя беседа. Избавившись от скованности, студенты говорили о том, что более всего волнует в двадцать лет: о любви, о дружбе, о заветных мечтах и высоких стремлениях. Один Кушниренко сидел с сомкнутыми губами. Нетрудно было догадаться, что он принадлежал к тому типу людей, которые ярко пылают лишь тогда, когда к ним приковано всеобщее внимание, а попав хоть на мгновение в тень, сразу же меркнут, а потом и совсем угасают. Затененный другими, сгас и Кушниренко. Но как он ни дулся, как ни бойкотировал беседу, она протекала живо и задушевно, потому что никто из ребят не стремился блеснуть красивой фразой, ошеломить слишком умной мыслью. Просто все говорили то, что думали. И не заметили, как время повернуло за полночь. Спохватились лишь, когда кто-то, взглянув на часы, охнул:
— О, да уже первый час!..
Заторопились домой. Старый профессор сказал им на прощанье:
— Как жаль с вами расставаться. В таком кругу я даже забываю о своих сединах. Не забывайте же сюда дороги… Для хороших друзей в моем доме всегда найдется не только крепкий кофе!
IV
Отколовшись от компании однокурсников, Иван Кушниренко возвращался в общежитие в одиночестве. Шел ярко освещенными киевскими улицами, а в душе было мрачно и неуютно, как в заброшенном погребе. Все время слышался ему гулкий, как выстрел, удар двери, которую профессор демонстративно захлопнул, считай, перед самым его носом. Иван умышленно изловчился оставить кабинет последним, чтобы оказаться с глазу на глаз со Шнипенко, попросить извинения за допущенную бестактность, объясниться, но Феодал, вишь, даже выслушать его не пожелал. Откровенно вытолкнул в спину за порог и так грохнул вслед дверью, что, кажется, поднял на ноги весь свой «профессорятник».
«Как же так случилось, что от меня отвернулся человек, который в свое время буквально за руку вводил в этот сложный и коварный мир, часто помогал не только мудрым словом, но и звонкой монетой, доверял столько тайн?.. — мучительно раздумывал Иван. — Как случилось, что за один вечер я разрушил почтя все, что с такими трудностями и риском возводил годами? На кой бес возражал Феодалу? Ведь знал, хорошо знал, как тяжела рука и как беспощадно сердце у Шнипенко по отношению к своим противникам… А может, эта перепалка — только подходящий повод, чтобы отвязаться от меня, может, я просто больше ему не нужен? Сделал свое дело, а теперь — на свалку! Уступи дорогу другому. Но на ком же, интересно, остановил свой выбор Шнипенко, на ком?.. Неужели на Химчуке? Очевидно, так и есть. Иначе зачем бы тогда так расхваливал очкастого умника перед хлопцами?»
И какая-то саднящая, невероятно острая ненависть к Олесю всколыхнулась и стала тяжело затвердевать в Кушниренковом сердце. Вообще-то Ивана издавна мучила жгучая неприязнь к этому молчаливому книжному червю, хотя он тщательно скрывал свои чувства от других. Еще на первом курсе произошел случай, который разъединил их, можно сказать, навечно.
Уже в первую свою студенческую осень Иван пробился в курсовое начальство и по собственной инициативе завел блокнот, в котором тайком записывал свои повседневные наблюдения и выводы об однокурсниках. Так, на всякий случай, а вдруг да понадобится когда-нибудь. Заметки об отдельных нарушениях дисциплины, неосторожных выражениях в дружеском кругу, отрицательных чертах в характерах товарищей он держал конечно же в строгой тайне. Держал, но, к сожалению, не удержал. Однажды весной выбрались они всем курсом в Боярский лес на маевку. Играли в мяч, лазали по деревьям за птичьими яйцами, и Иван не заметил, как из нагрудного кармана выскользнул злосчастный блокнот. А когда увидел его в руках у Химчука…
Неизвестно, читал Олесь эти злосчастные записи или нет, но с тех пор Иван уже не знал покоя. Ему казалось, что при каждой встрече Химчук загадочно морщит лоб, с затаенным презрением смотрит ему в глаза, что этот молчун выжидает лишь удобного случая опозорить его перед всем университетом. Чтобы избежать моральной катастрофы, он не раз пытался сдружиться с Химчуком или, по крайней мере, чем-то задобрить, но Олесь оставался подозрительно равнодушным ко всем его порывам. И вот после многочисленных неудач Иван возненавидел Химчука, как никого на свете; его буквально душила жажда причинить Олесю что-нибудь невероятно подлое и мучительное. Именно в эти-то дни и поползли среди филологов слухи, будто Олесь доносчик. Одни им поверили, другие — нет, но с тех пор никто и ни за что уже не поверил бы Олесю, если бы он поведал святую правду про «черный блокнот» Кушниренко. Подумали бы: неуклюже оправдывается, хочет на другого бросить тень.