С полуночи сидела она в ногах у сына, чтобы вовремя разбудить его на службу. Но так и не разбудила. Видела, как мучительно кривятся его полуоткрытые губы, как подергиваются припухшие посиневшие веки, и все время говорила себе; «Пусть еще минутку поспит. Хоть минуточку…» Опомнилась лишь после крика сына.
— Ну, чего зенки вытаращила? Теперь можешь радоваться… И толкнула же меня нечистая сила понадеяться!
К таким словам старуха уже давно привыкла и нисколько на них не обижалась. Она была уверена: то не Роман, то горе его говорит. Вот если бы снять с его сердца хоть половину тревог… Но это было не в ее силах, единственное, что она могла сделать, это принести ему воды умыться. Принесла, подала рушник.
— Подавись им теперь! — И профессор швырнул рушник на пол.
Не ополоснув лица, не причесавшись, натянул прямо на пижаму свитер, брюки, вскочил в штиблеты и, сорвав с вешалки пальто, стремглав кинулся к двери. А мать так и осталась стоять посреди спальни с графином воды в руках. Униженная, заброшенная, ненужная.
Солнце еще не взошло, когда Шнипенко, застегивая на ходу пуговицы, выскочил из подъезда. Покрытая седым инеем улица лежала тихая и безлюдная. Только в морозном воздухе вяло плыли густые волны церковного звона. Его раздражали и необычно торжественный звон, и холодный колючий воздух. Бесили и любопытные лица, со страхом выглядывавшие сквозь проталинки в обледенелых стеклах. Все вокруг как будто злорадно ухмылялось. «Ага, опоздал на панихиду по убиенным рыцарям! А ведь генерал Эбергард специально сократил комендантский час… Нет, не воспользовались вы, пан Шнипенко, удобным моментом. Теперь вам придется тихонечко сидеть на задворках и не рыпаться. А то, чего доброго, ваши сообщники еще поинтересуются, почему вы игнорируете богослужение…»
В соборе Андрея Первозванного народу было набито битком. О том, чтобы протолкаться к амвону, нечего было и думать. Шнипенко нашел местечко близ иконы Варвары Великомученицы и трусливо вытянул голову, пытаясь разглядеть стоящих в первых рядах. Там были три представителя немецкого командования. Председатель Украинской национальной рады в Киеве профессор Волячковский. Прибывшие недавно из Берлина доктор Кандыба и генерал Копыстянский. Редактор «Украинского слова» розоволицый Иван Рогач. Рядом с ним — вислогубый Гоноблин, а дальше — служащие городской управы, полицаи, новоявленные паны и торговцы. Вдруг у Шнипенко потемнело в глазах: между головами мелькнул знакомый с давних времен затылок. Толстый, выхоленный, перерезанный чуть ли не от уха до уха глубокой поперечной складкой. Меж бугроватых лоснящихся шишек темнела еще одна продольная. Если взглянуть на нее сбоку, то могло показаться, что на затылке был преднамеренно высечен зловещий крест.
«Синклер!» — на голове профессора зашевелились волосы. Ему страшно захотелось стать маленьким и незаметным. Чтобы спрятаться за спинами, он ссутулился, пригнулся.
С генералом Синклером у Шнипенко были старые счеты. Еще в конце семнадцатого года пересеклись их дорожки. Когда большевики начали выметать из Петрограда всяческую монархическую шушеру, этот романовский сатрап оказался в Киеве. Изголодавшийся и перепуганный, он, чтобы как-то прокормиться, стал выклянчивать у предводителей Центральной рады, которую, кстати, за месяц перед этим призывал вырезать всю без остатка, тепленькое местечко для себя. По чьей-то злой воле этот отпетый черносотенец был введен в состав петлюровского генерального штаба, но, учитывая его шовинистические, украиноненавистнические настроения, было решено приставить к этому новоявленному «национальному герою» надежного переводчика-адъютанта. Неизвестно почему выбор пал на молодого тогда Романа Шнипенко, который в качестве делегата фронтовой части находился при политическом отделе генштаба. Выбор оказался удачным. Ни один шаг, ни одно слово Синклера не оставались без внимания «адъютанта». Синклер быстро все понял и стал искать случая избавиться от негласного наблюдателя.
Такой случай вскоре представился. Когда Красная гвардия стала приближаться с севера к Киеву, петлюровское командование разъехалось на места боев, чтобы вдохновить казаков на ратные подвиги. За старшего в штабе каким-то чудом оказался Синклер. Получив сведения о ходе боев под Крутами, он вызвал среди ночи Шнипенко, вручил ему запечатанный сургучом пакет и приказал немедленно, не дожидаясь утра, доставить его на Левобережье полковнику Болбачану. Но где искать этого полковника? Шнипенко выехал за Дарницу, порасспросил кое-кого, но ответа не получил. Ему казалось, что генерал просто выдумал это поручение с пакетом, чтобы… Поэтому, попав в первый же хутор, Шнипенко заночевал в нем. А утром, увидев, как по дороге со всех ног бегут петлюровские курени, бросился за ними к Киеву. Однако не успел он перебраться через Днепр, как его схватили молодчики из контрразведки. Допросов не было. Суда тоже. Просто объявили, что он обвиняется в разгроме куреней под Крутами, поскольку, дескать, пакет не был доставлен в резервный полк, который ждал в засаде приказа ударить по красным. Шнипенко не сомневался, что Синклер просто учинил над ним расправу руками других, но поделать ничего не мог. Покорно ждал, когда его выдадут на растерзание озверевшим, пьяным от крови и водки казакам. И его выдали бы, если бы в тот критический момент не нагрянул в штаб Квачинский…