Очутившись вскоре в красных войсках, Шнипенко постарался все случившееся перекрасить в другие краски. С больших и с малых трибун он красноречиво рассказывал о том, как обрек на поражение под Крутами петлюровские части, умышленно не доставив полковнику Болбачану приказа о наступлении на красные тылы. Об одном он умалчивал: о том, как удалось ему избежать расстрела. Но ему верили, считали героем и всячески помогали разыскать среди пленных Синклера, которого он жаждал прикончить собственными руками. Но розыски ничего не дали: генерал исчез бесследно. И вдруг такая встреча через двадцать четыре года!
На колокольне натужно загудели колокола.
Служба кончилась, и из собора высыпали паны и подпанки. Шнипенко видел, как возле амвона дюжие молодчики подхватили на плечи прикрытые желто-блакитными полотнищами гробы с костями «убиенных под Крутами рыцарей» и потянулись к выходу. За ними двинулись с непокрытыми головами и высокопоставленные особы. Процессия направилась к Аскольдовой могиле, где должно было состояться захоронение останков петлюровских вояк.
Сотни полторы-две людей медленно шли по мертвым улицам города. Шли, чинно построившись по рангам, со скорбной молитвой на неправедных устах. Шнипенко плелся молча в последних рядах. Он умышленно терся среди неопределенной публики в конце процессии, чтобы не столкнуться невзначай с Синклером. С огромной радостью профессор сверкнул бы сейчас пятками, если бы не помнил строгого приказа Рехера-Квачинского: «Вы должны быть среди эти людей моими глазами и ушами…» По правде говоря, сейчас этот наказ грел его душу. «Нужно благодарить бога за то, что он послал мне эту встречу с Рехером. Если Рехер сумел спасти меня от могилы уже дважды, то наверняка поможет и в третий раз. Да и где там разным синклерам мериться силой с Рехером!.. А все-таки почему он так заинтересовался сборищем этих чванливых жуликов? Неужели там, в верхах, намечается что-то против них? Господи, вот хорошо бы!.. А уж я-то помог бы им раскусить этих пройдох».
Хоронили «убиенных под Крутами» с ружейным салютом. Когда отголоски от выстрелов растаяли в заднепровских далях, к холмику свежей земли протолкался низкорослый, неказистый старик с длинной бородой. Немощным голосом он долго и нудно гундосил про какое-то воинство и про какую-то славу. Его сменил генерал Копыстянский и тоже затянул про былое величие нации, про возрождение и призвание. Шнипенко эта болтовня ничуть не интересовала, он терпеливо ждал выступления Синклера.
— Перед нами миллионы украинской молодежи, — захлебывался в фальшивом экстазе редактор «Слова», как будто бы перед ним действительно были эти миллионы. — Молодежи, которая редко слышала правду о своей родине. Эта молодежь самой судьбой призвана стать на борьбу за независимость своей государственности. Нам нужна молодежь сильная телом и духом, которая способна продолжать дело, начатое Святославом и Мазепой. Только народ, имеющий такую молодежь, может завоевать себе надлежащее место в Европе. Слабые народы рано или поздно становятся не более как навозом истории. И это мы должны помнить. И на могиле убиенных рыцарей должны дать святую клятву: Украина — превыше всего!
Здоровяки, несшие на плечах гробы, дружно взревели:
— Слава! Украина — превыше всего!
Когда панихида кончилась, наиболее видные ее участники были приглашены на банкет. Шнипенко, конечно, не заметили. Да он все равно никуда бы не пошел: дома его ждали дела куда более важные, чем болтовня в кругу, где каждый ненавидит остальных, остерегается и тайком подкусывает. Пока киевская элита справляла поминки по «убиенным рыцарям», он готовил поминки для нее самой. В недобром вдохновении его рука привычно чертила донос такого содержания: