Шнипенко размашисто подписался, не забыв упомянуть все свои титулы. Вытер дрожащей рукой со лба обильный пот, вышел из-за стола и прошелся взад-вперед по кабинету, довольно потирая руки. На мгновение остановился перед каменным идолом в углу. Смотрел на плоское, непроницаемое лицо забытого бога долго и тупо, как будто хотел найти у него сочувствие или одобрение. Потом надел пальто и отправился в канцелярию Рехера-Квачинского…
13 декабря служащие городской управы были крайне удивлены отсутствием на рабочих местах двадцати семи своих коллег. Недосчитались в тот день сторонников нового порядка и в других оккупационных учреждениях. Удивляло и то, что не вышла газета «Украинское слово», а с Софийской колокольни были сняты желто-голубые флаги и трезубцы. Но вряд ли кто-нибудь, кроме профессора Шнипенко, догадывался о том, что произошло в городе. И лишь в полдень по Киеву разнеслись слухи: минувшей ночью гестапо арестовало многих националистических главарей. Аресты продолжались и днем. И когда к управе подкатил черный автомобиль, предприимчивые чины оцепенели от ужаса: кого возьмут?
На этот раз взяли председателя отдела науки и культовых учреждений. Однако его повезли не к серому «предсмертнику» на Владимирской, где расположилось гестапо, а в резиденцию обербургомистра.
Доктор Рогауш встретил Шнипенко на пороге своего кабинета.
— Господин профессор, — сказал он, усадив прибывшего в кресло. — Немецкие власти тщательно изучили ваше заявление и нашли его разумным и интересным. Вы проявили глубокое понимание нынешней ситуации и оказали нам большую услугу. Сам генерал Эбергард велел передать вам свою благодарность. Мы, немцы, умеем ценить людей, которые нам верно служат. Но скажите, профессор, вы согласны публично провозгласить взгляды, которые так тщательно изложили в заявлена и?
Шнипенко сразу же понял, куда клонит обербургомистр, и тоном человека, оскорбленного в лучших чувствах, ответил:
— Своих взглядов я никогда не стыдился.
— Это похвально. В таком случае позвольте поздравить вас с назначением на пост редактора «Нового украинского слова». Да, да, не удивляйтесь: рогачевское «Украинское слово» больше не существует. Вчера мы закрыли этот листок, так как он не оправдал наших надежд. Хочу верить, что с «Новым украинским словом» подобного не произойдет.
— Безусловно!
— Вам надлежит начинать все заново. Прежде всего подберите работоспособный и, главное, абсолютно лояльный аппарат. Программой нового органа должно стать ваше же заявление. Вы напечатаете его вместо передовой в нервом номере! Все текущие инструкции и указания получать будете через господина Губера. Запомните: господина Губера. Он будет, так сказать, вашим советником. Все понятно?
Голова Шнипенко почтительно склонилась на грудь.
XI
— Так вы подумайте над моим предложением, Олесь. Будьте уверены, мы прекрасно сработаемся. Вы ведь знаете, как искренне я вас уважаю. И пусть не пугает вас…
— Хорошо, я подумаю. — Олесь поспешил откланяться. Ему хотелось как можно быстрее остаться одному, чтобы во всем спокойно разобраться. Правда, он не верил, что сможет до конца понять поведение профессора. В самом деле, разве мог он когда-нибудь вообразить, что университетский кумир, который годами без устали извергал с кафедры настоящие потоки сентенций о «святой верности высоким идеалам», вдруг растопчет так бесцеремонно именно те самые идеалы?
«А ведь как он рисовался перед нами! Неужели все его речи — только золотом тканная одежда низкой и растленной души? Почему же все мы, как ягнята, покорно слушали его лживые тирады и верили? Глупцы, несусветные глупцы!»
Встревоженный и подавленный, Олесь опрометью выскочил на улицу. Вдохнул полной грудью воздух и замедлил шаг. Погода в это утро была великолепная. После двухнедельных холодов морозы наконец смягчились, утихли обжигающие восточные ветры. Снег тоже как-то сразу стал мягче, податливее, как пышное тесто из крупчатки. Но Киев лежал тихий, оцепеневший, как бы в предчувствии злых вьюг. Улицы были пустынны и не расчищены. И Олеся вдруг охватило чувство одиночества и заброшенности. Он медленно шел узенькой протоптанной тропинкой, шел наобум, только бы не стоять на месте. А из головы никак не выходило: «Предлагаю вам место соредактора в газете… Нет, нет, работой вы не будете перегружены: вашей обязанностью будет лишь просматривать публикации на немецком языке. Будьте уверены, мы чудесно сработаемся…»