— Дорогой мой мальчик, ты уже принес пользу. Документы и продовольственные карточки, которые ты раздобыл…
— Об этом забудем: заслуги моей тут мало. Просто — счастливая случайность. А я хочу жить не за чьими-то спинами, а делать пусть хоть незначительное, но нужное для победы дело.
— А ты представляешь себе, что тебя ждет? — В голосе Петровича искренняя отцовская тревога. — Это не Дарницкий лагерь. От тебя отшатнутся самые близкие люди. И ты не будешь иметь права… Хватит ли у тебя сил переносить незаслуженное осуждение?
— Хватит.
— Не спеши: потом отступление будет невозможно.
— А я не собираюсь отступать!
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
I
— Иванку, родной, проснись! Выгляни на улицу… — тормошила Олина, вбежав в комнату. — Наконец-то произошло!
— Что произошло? — Ивана так и подбросило в постели.
Он уже давно не спал, но никак не решался встать. В комнате был такой холод, что даже дневной свет не процеживался сквозь замурованные снегом оконные стекла. Иван не любил залеживаться, издавна приучил себя вскакивать сразу же, как только просыпался. Но в это утро лежал, боясь даже руку высунуть из-под наваленного на спину тряпья. Когда Олина, вся дрожа, начала одеваться, прикинулся спящим, чтобы не вздумала будить. Она молча натянула на себя холодную одежду, обулась в старенькие валенки, сушившиеся с вечера на плите, взяла ведро и вышла во двор. А он так и не раскрыл глаз, как будто ждал, что какая-то посторонняя сила поможет ему подняться с кровати. И такая сила нашлась.
— Так что же произошло?
Олина схватила его шею дрожащими руками. Он еще больше встревожился.
— Что на тебя нашло? Скажи же наконец!
— Иванку, дорогой, если бы ты знал… Сейчас и старые и малые на улицах. Люди молятся, плачут…
— Молятся?
— От радости, Иванку. Немцы бегут! — И зашлась неудержимым смехом.
Он встряхнул ее за плечи:
— Что ты плетешь? Как бегут?
Она посмотрела ему в глаза, вынула из рукава измятый листок и тихим голосом:
— Послушай… «Дорогие наши земляки-киевляне! Многострадальные отцы, матери, сестры и братья наши! Запомните эти декабрьские дни, навечно запомните эти морозные ночи — именно сейчас рождается долгожданная страница борьбы советских народов с фашистскими вандалами. Время наших неудач кончилось — начинается освобождение священных земель наших от коричневых полчищ. На прошлой неделе на мглистых подмосковных полях, откуда в старину выходили полки Дмитрия Донского на Куликовскую битву, где ополчение Минина и Пожарского нанесло смертельный удар польским интервентам, где дымом развеялась слава Наполеона, — советскими войсками разбиты лучшие, отборнейшие дивизии Гитлера! Красная Армия перешла в могучее контрнаступление на всех фронтах! Хваленые фашистские вояки бегут, оставляя горы трупов. Время окончательной победы не за горами…»
Загудели, забили над головой Ивана колокола, поплыли перед глазами яркие круги. «Время окончательной победы не за горами…» Нет, не так легко было поверить, что скоро настанут времена, когда можно будет ходить по улицам, не ожидая ненавистного «хальт», радоваться безоблачному небу и чистому солнцу. Иван выхватил из рук Олины листовку и впился глазами в ровные строчки. В груди медленно холодеет: время окончательной победы не за горами!..
— Где ты взяла?
— На улице. У колодца. — Закинув руки за голову, она подошла к кровати, упала лицом в подушки.
Он смотрел на ее вздрагивающие плечи и сам невольно заулыбался. «Время окончательной победы не за горами!..» Ему хотелось упасть рядом с Олиной и, раскинув руки, смеяться, смеяться — за все дни вынужденного молчания. Однако он не упал. И не захохотал.
— Ну, довольно. Слышишь? Не теряй головы.
Иван знал Олину как непосредственного, впечатлительного и умного человека. Знал, что ее привлекают люди большого ума, кристальной честности, исключительного мужества, и всячески старался именно таким выглядеть в ее глазах. И небезуспешно. Олина уже давно потеряла способность трезво смотреть на его поступки, — наверное, именно за это он и ценил ее. Но радовалась ли она так когда-нибудь раньше?.. Иван тяжело опустился на стул, поник головой. Очнулся только тогда, когда она села рядом на пол.
— Почему грустишь, Иванку? В такой день?
«И верно, чего грустить? Скоро воля! Если уже фашисты начали драпмарш, то кончат они его не иначе как в Берлине. А победа все смоет…»