Иван пошел на Шулявку. Шел с неодолимым желанием действовать и действовать. Миколу он увидел еще издали — тот расчищал снег у своего дома.
— Ты слышал? — спросил Иван вместо приветствия.
— Кто не слышал? Весь город бурлит… Мои вон в хате плачут от радости…
— Хлюпать носом не время! Время действовать!
— Получены указания из центра? — прошептал Микола.
— Какие там указания! Центр размышляет… Но сейчас каждому из нас должна давать указания совесть.
— Скажи, как это понимать? У меня что-то голова идет кругом…
— Пророк из меня никудышный, но я уверен, что самые черные дни уже позади. Гитлер пережил свой зенит. Теперь немчура ринется на запад. Как в прошлом наполеоновские орды!.. Дело идет к тому, что к весне, пожалуй, и своих встречать будем.
— А как же мы? Что нам сейчас делать?
Иван с ответом не спешил. Он вынул из кармана кисет, свернул цигарку. Наконец одеревеневшим голосом:
— Выступать в леса! Выступать и поднимать народ на вооруженную борьбу…
— Но нас же горстка…
— Знаю. Поэтому и считаю, что сначала туда должна отправиться небольшая группа. Человек восемь — десять. Она подготовит базу для более многочисленного отряда, а тем временем мы подберем здесь людей. И небольшими группками будем переправлять на базу. А когда отряд разрастется, окрепнет, начнем боевые действия. Тогда уже люди сами валом к нам повалят…
Микола водил руками по пиджаку, явно не зная, куда их девать.
— Это дело! Но… кто начнет? Кто первым пойдет в лес?
— Начнешь ты. Да, да, я не шучу: заложить базу я поручаю тебе. Бери своих хлопцев и завтра же отправляйся на хутор Заозерный. Связь будем держать через Олину. Никаких боевых действий не начинать! Для нас сейчас главное — база. А мы тут не задержимся. Согласен?
— О чем спрашиваешь! Только как товарищи? Надо бы посоветоваться…
— Сейчас некогда митинговать. Как руководитель группы я… За все ответственность несу я.
— Как знаешь. Я завтра же выхожу со своими ребятами на хутор Заозерный.
II
Мрачный, неуютный, продолговатый кабинет. Вытертый подошвами пол, давно не беленный, весь в темной паутине трещин потолок, прокуренные, выцветшие стены. В одном углу торчит переставная деревянная вешалка, в другом — громадный сейф в пятнах ржавчины. А напротив единственного окна с забитыми фанерой верхними проемами — широкий двухтумбовый стол, покрытый поверх вылинявшего сукна толстым стеклом, издали казавшимся промерзшим озером. Вот и вся обстановка, если не считать двух стульев для посетителей. Но на них никто не садился. Могилоподобный кабинет знает только своего хозяина — Олеся Химчука.
Каждое утро в десять утра приходит сюда Олесь. Никто не видит, с каким отвращением снимает он пальто, открывает пузатый сейф, выкладывает на зеленоватый лед озера папки и, погрев под мышками пальцы, начинает редакционную службу. Прежде всего — перевести телеграммы «Дойче нахрихтен бюро»[22] и сводку немецкого верховного командования. В десять все это, перепечатанное и вычитанное, должно лежать на столе Шнипенко. Потом — изучение свежей почты (в обязанности Олеся было вменено ежедневно делать основательный обзор немецкой печати и рекомендовать отдельные материалы для перепечатки в «Новом украинском слове»). Службой Олесь все же не был перегружен. И не только потому, что Шнипенко всячески протежировал ему, — просто не хватало работы. Газета преимущественно питалась перепечатками из берлинских изданий, немало места отводила сводкам командования и разным объявлениям местных властей, а те материалы, которые должны были освещать киевскую жизнь, писал в основном сам Шнипенко.
Олесь мало понимал в газетном деле, однако даже его поражала плодовитость бывшего профессора. В каждом номере две, а то и три большие статьи на самые разнообразные темы. Шнипенко охотно писал о развитии религии, расширении и потенциальных возможностях сахарной промышленности на Украине, лил патоку сотнику Тименко, который воевал «доблестно на Восточном фронте вместе со своим добровольческим батальоном», и всячески поносил все советское. Даже секретарша Зина Морозная и та посмеивалась над запоздалой творческой активностью своего патрона. Никто, кроме Зины Морозной, Олеся и еще двух-трех работников редакции, не имел права заходить к Шнипенко без всяких причин. Однако Олесь не пользовался этим правом. Он оставлял свой закуток только тогда, когда в дверях появлялась пышнотелая Зина с похотливой усмешечкой на губах: