— Товарищи, я созвал вас не для дискуссий, — вмешался в спор декан. — Мы должны разумно, без лишней шумихи подойти к проверке этого письма. Помните, речь идет о нашем товарище.
Опустилась голова у Галины. Не узнать и Андрея. Всегда веселые его глаза погасли, лицо помрачнело, будто у него начиналось серьезное заболевание. Все сидели, как на похоронах.
Снова поднялся Иван. Голос у него глухой, скорбный:
— Горячиться мы действительно не имеем права. Это, так сказать, моральное испытание для нас. По-моему, сделать надо так… — И как он ни пытался напустить на себя печаль, выражение его лица было как у охотника, который загнал свою добычу в тупик и теперь, не торопясь, раздумывал, как ее лучше прикончить. — Пока в наших руках не будет весомых доказательств, мы не сможем ни утверждать, что Химчук затаенный враг, ни опровергнуть это утверждение. В письме пролетария говорится о каких-то фальшивых паспортах. Вот и давайте проверим, лежат ли они в той энциклопедии. Если это подтвердится, тогда и разговор будет короткий…
Сам же тем временем думал: «Будут паспорта найдены или нет, но Химчуку теперь нелегко будет выбраться из передряги. Студенты помилуют, власти заинтересуются. Уж я непременно позабочусь, чтобы они обо всем этом узнали!»
«Любопытно, а кто из посторонних мог знать, в какой книге и на какой полке спрятаны фальшивые паспорта?» — не слушая Ивана, спросил самого себя Андрей. Не мог постичь он того, чтобы Олесь, даже будучи преступником, держал такие компрометирующие документы у всех на виду. — Неужели для них не нашлось бы места понадежнее? А что, если все тут подтасовано?..»
Предложение Кушниренко было принято. Все члены бюро гурьбой отправились на Соломенку. Вернулись, когда заканчивалась последняя пара. Как только прозвенел звонок, вошли в аудиторию, и Кушниренко объявил:
— Сейчас состоится заседание бюро с курсовым активом, Химчук, ты тоже останься, пожалуйста…
X
В предвечерней тишине гулко грохнула дверь студенческой аудитории.
Олесь во весь опор кинулся по коридору к выходу. Быстрее, быстрее на улицу! Подальше от этой гнетущей тишины, от которой, кажется, даже стены стонут. Он бежал, ничего не видя перед собой. Но можно ли убежать от собственной памяти? В ней все время всплывали беспощадные в своей прямоте вопросы однокурсников:
— Ты все рассказал о себе, Химчук? Ничего не скрыл?
— А что я должен скрывать? — слышится Олесю собственный голос.
— Тогда скажи: как ты начинал свой жизненный путь? Кто были твои первые учителя? Кем тебе приходится Тарганов?..
Даже здесь, на улице, Олесь ощущает, как у него перехватывает от волнения дыхание, словно он должен вот-вот прыгнуть в ледяную воду.
— Какой Тарганов? Вы о ком?
— О ком же, как не о Бендюге, или как там его? Когда ты в последний раз с ним встречался?
Точно на спасательный круг, бросает Олесь умоляющий взгляд на Андрея, но тот опускает глаза.
— Недавно…
— И чем же вы занимались? Жил он в твоем доме?
Теперь Олесь догадался, почему однокурсники устроили ему этот допрос. Произошло, вероятно, то, чего он больше всего опасался: Бендюга попал за решетку и очернил его перед следствием. Откуда же еще этим ребятам знать так досконально о вещах, о которых он не рассказывал даже родной матери! Ну, а если знают обо всем… Лучше тогда говорить правду, какая она ни есть, а они пусть судят, как подскажет им совесть.
— Да, Бендюга жил у меня. Он клялся, что навсегда оставил мерзкое ремесло и хочет быть честным человеком. Я поверил его клятве и впустил в свой дом. А когда понял, что меня обманули, выгнал его вон. Где он сейчас, не знаю.
Вскочил с места Андрей. Возбужденный, раскрасневшийся:
— Я был свидетелем вашей встречи. Помнишь, на вокзале? Ты отказался тогда ехать на Полтавщину. На преступника, выводит, променял. Скажи: зачем ты меня на какую-то мразь променял?
В аудитории воцарилась тишина. Все ждали, что он ответит своему самому близкому товарищу. А что он мог ответить? Стоял и нервно кусал губы. И тогда поднялся с места Иван Кушниренко. Солидно, даже как-то торжественно. Сначала уставился в потолок, картинно поиграл бровями, чтобы все видели, что он не горячится, а тщательно взвешивает на весах логики свое решение, и лишь после этого сказал:
— Химчук столько времени кривил перед нами душой, что сейчас, если бы мы даже очень хотели, не можем ему верить. Не имеем права верить! Поэтому есть предложение зачитать ему письмо неизвестного пролетария. Возражений, думаю, не будет?
Возражений действительно не было, хотя члены бюро по помнили, чтобы в деканате их уполномочивали проводить над Олесем судилище. Они положились на Ивана: видимо, он лично получил соответственное указание!