— Правда, великолепные ковры? Знаете, когда я ехал сюда, я не думал, что здешние гречкосеи такие чудесные ткачи. А если бы вы видели работы резчиков, вышивальщиц, гончаров! Скажу честно: для Германии этот край — золотое дно. Я уже распорядился изъять у населения все такие изделия, чтобы отправить их в Германию, в собственность немецкого народа. Эти подарки достойны внимания немцев, не правда ли?
— Несомненно, несомненно. Фюрер высоко оценит ваше старание.
Подбодренный похвалой, разгоряченный вином, хозяин стал рассказывать о своих «подвигах» в Гадяче: каким образом он выхлопотал себе место гебитскомиссара, сколько хлеба реквизировал, как расправляется с партизанскими, хуторами. Светлане и Олесю ничего не оставалось, как выражать восхищение его «подвигами».
— Простите, фрейлейн, вы случайно не из Саксонии? — вдруг спросил гебитс.
— Мой папа оттуда родом.
— Вот видите, я сразу это заметил, — он удовлетворенно выпятил нижнюю губу… — Все саксонцы произносят…
— Но я не помню папу, — прервала Светлана. — Его расстреляли большевики еще в двадцатом. Я даже могилы его никогда не видела… До революции у него была собственная экономия под Лебедином…
— Под Лебедином? Да это же рядом. Каких-нибудь полсотни километров… Вы, верно, хотели бы поглядеть на те места?
— Вы угадали, я давно собираюсь побывать в тех краях. Надеюсь, фюрер поможет мне вернуть отцовское имение.
— Какие могут быть сомнения! Конечно, поможет. Как только закончится война, все мы станем обладателями имений. Честно говоря, я уже облюбовал для себя плантации над Пслом. Прекрасная земля!
Олесь понял, куда гнет Светлана, и поспешил вмешаться в разговор, чтобы не дать гебитскомиссару переключиться опять на будущие порядки в завоеванных областях:
— Заехать в Лебедин я сейчас не могу. Мой маршрут — на Полтаву.
— А в Лебедин машиной и не пробиться. Дороги туда еще с осени забиты снегом. Я бы дал вам хороших лошадей, в санях не страшны заносы.
— За лошадей спасибо, но срочные дела…
Светлана так умоляюще посмотрела на гебитса, что тот предложил Олесю:
— Так, может, фрейлейн сможет поехать без вас? Это ведь грех — побывать вблизи отцовской усадьбы и не заглянуть. Не беспокойтесь, с ней ничего не случится.
Олесь нахмурил брови, делая вид, что уговорить его нелегко:
— У меня нет времени ждать здесь фрейлейн. У меня дела.
— Так вам и не надо ждать. Я доставлю ее в Киев. Это слово Ганса Гросскопфа.
— Хорошо, я подумаю. Решим утром.
— Что ж, это разумно: утро вечера мудренее.
От радости Олесю не сиделось. Если Светлане, удастся добраться до Лебедина, то оттуда до линии фронта не так уж далеко. Конечно, нужно будет избавиться от гросскопфского провожатого, но она сумеет это сделать. Потом пять-шесть суток — и она будет среди своих. И если Олесь отложил свое решение до утра, то только для того, чтобы Гросскопф завел разговор о поездке в Лебедин в присутствии шофера. Тогда и у отца не возникнет никаких подозрений из-за того, что Светлана оставила его на полпути. Одно его тревожило: не передумает ли гебитс за ночь?
Но Гросскопф не передумал. Едва уселись завтракать, как он снова заговорил:
— Ну, как вы решили? Едете в Лебедин?
Олесь сокрушенно качал головой, бросал взгляд на шофера, как бы спрашивая совета:
— Прямо и не знаю, что делать… К тому же и дороги сейчас не совсем безопасны.
— Об этом не волнуйтесь. Через неделю она будет в Киеве. Это я вам говорю, Ганс Гросскопф!
На губах шофера задрожала ехидная ухмылочка. Он явно злорадствовал по поводу того, что Рехерова сынка оставляют в дураках.
— Ну что же, быть по-вашему. Я вверяю вам фрейлейн.
На этом разговор и закончился. Олесь сидел хмурый, прикидываясь обиженным. Даже попрощался со Светланой холодно, хотя всем сердцем желал ей счастливого пути и немножко ей завидовал.
— Так ты не задерживайся. Через неделю я жду тебя в Киеве.
— Жди, я вернусь.
Поблагодарив Гросскопфа за любезный прием, Олесь отправился в обратный путь. Когда уже проехали Псел, шофер как бы между прочим произнес:
— Как непостоянны нынешние паненки! Только вчера так весело щебетала — и вдруг… И что она нашла в этом старом хрыче?