— Зачем вы так… Клянусь, я ни в чем не виноват! Это какое-то чудовищное стечение обстоятельств. Поверьте!
Но это еще больше разъярило Гаврило Якимовича. Его руки мелко задрожали, а лицо налилось кровью, сделалось точно обожженный кирпич.
— И ты еще смеешь клясться? Так кто же тогда виноват? Может, я в этот дом бродяг приманиваю? Может, я фальшивками их снабжаю? Нет, пустобрех, нет у нас больше тебе веры! Нет!
«Значит, Кушниренко с компанией уже и тут постарались, прочитали деду анонимку…» И Олесь вдруг почувствовал, как страшная усталость навалилась на него гранитной глыбой.
— А я думал, хоть дома меня выслушают, постараются понять…
— Хватит! Долгие годы мы старались тебя понять, а теперь — хватит! В грош ты не ставишь наше искреннее доверие. Скажи: ты хоть раз когда-нибудь поделился с нами своими мыслями, хоть раз доверил свои мечты? Молчишь?.. Вот таким мурлом ты всегда был. Мы не надоедали тебе своими расспросами, все верили, все надеялись, а ты… род Химчуков всегда был уважаемым, а ты растоптал честь нашего рода. На ворованный пятак сменял…
Говорят, большое горе поражает человека не сразу. Как осенние морозы медленно, исподволь заковывают быстроводную реку в ледяной панцирь, так и оно постепенно истачивает, иссушает душу, пока она не заледенеет, не проникнется полным безразличием ко всему на свете. Олеся это студеное безразличие заполнило до последней клеточки, как только он очутился в своей комнате. Одна-единственная мысль билась в его сознании: «Все! Теперь уже все!..»
…В эту ночь в доме Химчуков не гасили лампу. И никого не удивило, когда перед рассветом кто-то требовательно постучал в дверь. Надежда Гавриловна лишь оторвала от стола отяжелевшую голову, уставилась на отца, горбившегося напротив, заплаканными глазами, в которых застыл немой крик отчаяния, и прошептала:
— Это уже за ним…
Тяжело, словно в последний путь, двинулся Гаврило Якимович отворять дверь.
— Я к Олесю! Мне немедленно нужно с ним поговорить… — вырос на пороге, возбужденный, не похожий на самого себя Андрей Ливинский. И, не ожидая ответа, метнулся к Олесевой комнате.
— Но его тут нет! — послышался его крик. — Мне нужно видеть Олеся!
Гаврило Якимович с дочкой бросились в соседнюю комнату — там действительно было пусто. Кровать аккуратно застелена, на столе лежал портфель с конспектами. И тут их внимание привлекло приоткрытое окно, выходившее в сад…
Не пошел на лекции в то утро Андрей. Вместе со старым Химчуком он целый день мотался по городу, разыскивая товарища. Все отделения милиции, все пункты «скорой помощи» обегали, но все безрезультатно. И тогда у Андрея зародилась страшная догадка. И чем дольше жила она в его сердце, тем яснее становилось ему, кто толкнул Олеся на трагический поступок.
XI
…Он стоял, навалившись грудью на металлические перила моста, и смотрел в темную пучину. Еще вчера Славутич был скован крепким зимним панцирем, а нынче, точно разбуженный титан, рвал на себе ледяные оковы. Рвал сердито, неумолимо. Тяжелые, лоснящиеся в лунном сиянии глыбы с треском и грохотом наползали одна на другую, становились дыбом, крошились и медленно плыли по течению. Что-то волнующее, манящее было в могучем течении разбуженного весеннего Днепра. Олесь почувствовал, как этот бурлящий поток вызывает головокружение, убаюкивает, выстуживает все чувства и помыслы. Он уже не мог оторвать взгляда от темных бурунных волн, он был в плену у разъяренной стихии, звавшей куда-то вдаль, манящей в свои объятия.
Поглощенный этим созерцанием, Олесь и не заметил, как около него остановилась легковая машина, как из нее устало выбрался уже немолодой коренастый мужчина в кожаном пальто, подошел и долго смотрел на него сбоку. Очнулся лишь тогда, когда тяжелая рука властно легла ему на плечо и послышался знакомый голос:
— Химчук?! Чего ты здесь в такую пору? Да еще без шапки…
О, как не хотелось сейчас Олесю никого ни видеть, ни слышать! Он упивался созерцанием игры могущественных сил природы.