Всплеснула руками Глафира Дионисиевна.
— Неужели это правда? Неужели?..
— Хорошенькое утешение! — воскликнул Крутояр, чтобы оборвать жену. — Как она могла спастись?
— Сейчас такие времена, что и мертвые воскресают. А верные друзья могли помочь Светлане спастись. Не так ли, сын?
— Конечно, могли.
— Где же она, пан Квачинский?
— Вот этого я сказать не могу. Земля большая, и для умного человека местечко всюду найдется. Но не горюйте: такая девушка не пропадет.
Олесь видел, как закрыл глаза Дмитрий Прокофьевич, чтобы скрыть слезы. И если бы не дрожащая улыбка на истощенном лице, можно было бы подумать, что он лишился чувств. Так они и оставили его с улыбкой на бескровных губах. Когда спускались по лестнице, Рехер заметил:
— Вытри пот со лба. Простудишься.
Больше никто из них не проронил ни слова до самого Днепра. К чему слова, если они и так прекрасно понимали друг друга!..
Славутич неистовствовал. Пробудившись от тяжелого забытья, осатанело рвал он на себе ледяные кандалы. Под могучим напором с грохотом и стоном крошился толстый ледяной панцирь. Неудержимый поток подхватывал льдины и нес в безвестность. И не было в мире сил, которые сдержали бы этот поток! Зима отступала.
С нетерпением ждал Олесь этого времени. Ему казалось, что с наступлением весны кончатся ненавистные дни неволи. Но и Днепр уже тронулся, а Красная Армия была далеко. Более того, немецкие газеты подняли шум о поражении советских войск в районе Барвенкова. Была ли это правда или нет, Олесь не знал, но зато он видел, что фашисты активизировали работу по ликвидации подполья. И в этом, конечно, не последнюю скрипку играл его отец. «Он совсем не случайно заманил меня к Крутоярам. Он подозревает… Надо немедленно предупредить Петровича. Пусть оставит город. Ему нельзя здесь оставаться. Если уж я… Любопытно, а что он собирается сделать со мной?»
Рехер, опершись грудью о гранитный парапет, стоял без шапки и задумчиво смотрел на взбунтовавшуюся реку. На его непроницаемом лице — легкая грусть, как у людей, вспоминающих что-то далекое и неповторимое…
— Меня всегда волнует ледоход, — услышал Олесь мечтательный голос. — Какая величественная гармония природы! Подумать только: сколько усилий нужно, чтобы разорвать такие страшные кандалы! Но удержали ли они хоть раз седого Славутича? Никогда! И все это потому, что природа так мудро устроена. Маленькие полевые ручейки поят своими соками речки и озера, а те отдают свои воды Славутичу, а он, вобрав в себя силу своих детей и внуков, становится непобедимым в этом титаническом поединке. Единство, достойное удивления! Вот у кого бы нам учиться. Если бы сыновья всегда шли дорогой отцов, а отцы не сходили с пути дедов и прадедов, люди никогда не знали бы оков. Но среди людей не прекращаются распри, несогласия. Поэтому-то и удается так легко набрасывать им на шею ярмо. И что с того, что отдельные одиночки готовы принести себя в жертву ради свободы? Одному оковы не разорвать…
Не нужно было долго размышлять, чтобы понять, куда клонит Рехер. Знакомая песня! Не раз уже заводил он речь о необходимости духовного единения между поколениями, не раз призывал Олеся поверять ему свои идеалы. Но сын оставался глухим к его призывам.
— Послушай, мальчик, — рука Рехера легла на руку Олеся. — Давай поговорим о наших отношениях. Только абсолютно откровенно. Как на исповеди. Ты ведь, кажется, уже убедился, что меня бояться нечего?.. Меня очень беспокоят наши отношения. Чужие мы с тобой. Сколько времени прошло, как мы живем под одной крышей, но родными так и не стали. Ты что-то скрываешь от меня. Я не знаю, где ты бываешь, о чем думаешь, с кем встречаешься.
— А ты бы хотел, чтобы я отчитывался перед тобой?
— Совсем нет. Единственное мое желание, чтобы ты считал меня отцом. В душе. Конечно, двадцать лет разлуки нелегко переступить, но не моя в том вина, что нам выпала такая доля. Я любил твою мать, светлой любовью любил и мечтал сделать ее самой счастливой женщиной на свете. Но жестокий сапог нашей беспокойной эпохи растоптал мои мечты. Судьба украла у меня и родину, и любимую, и здоровье. Теперь один ты — моя надежда и отрада. Но ты чураешься меня…
«А в самом деле: что хорошего было у него в жизни? Без семьи, без отчизны…» Олесю на мгновение стало жаль этого седоволосого человека, прожившего так бесцельно свою жизнь. На одно-единственное мгновение. Слишком противоречивые чувства гнездились в его душе. Отца, о котором он мечтал еще с детства, он любил нежно и верно. Однако это нисколько не мешало ему вот этого отца, который отрекся от родины и возлюбленной ради какого-то призрачного идеала, презирать как человека, который слонялся по политическим свалкам Европы, а теперь примчался разорять родную землю. И Рехер почувствовал эти противоречивые чувства сына.