Олесь пожал плечами: если, мол, с такими нареканиями, то не стоит останавливаться. Но другая спутница возразила:
— И чего ты кипятишься, Оксана? Один-единственный среди нас хлопец — и того хочешь заклевать. А ну, стучи быстрей!
Длиннолицая девушка, которую назвали Оксаной, недружелюбно взглянула большими темными глазами на «единственного хлопца», но все же забарабанила ладонью по кабине.
Завизжали тормоза. Не успела автоколонна остановиться, как Олесь уже мчался по обочине, отыскивая злосчастную кепку. Когда возвращался, услышал брань с соседней машины:
— Что, молокосос, приспичило, растрясло? Так затычку надо было взять про запас… — горланил какой-то пучеглазый мужик.
И вдруг Олесь услышал резкую отповедь Оксаны:
— Чего раскрыл свою лоханку, малахольный? По вывеске видно, что ничего путного от тебя не услышишь!
Вконец сконфуженный, Химчук забрался в кузов своего грузовика, в котором ехали работницы трикотажной фабрики и товарной станции, сел на прежнее место, опустил голову в ожидании, что сейчас посыплются насмешки. Но все молчали, словно бы ничего и не случилось. Странной показалась Олесю Оксана: сначала сама на него накинулась, а лотом на защиту встала. Украдкой стал разглядывать девушку. Красотой она не отличалась — продолговатое, худощавое, похожее на мальчишечье лицо, прямой длинный нос, тонкие губы. Однако в ее больших карих глазах было что-то столь привлекательное, что трудно было отвести от них взгляд. Но особенно поразили Олеся ее руки. Большие, усеянные золотистым пушком, натруженные…
— Приехали! Приехали! — послышалось спереди.
Олесь поднял голову. Вдоль шоссе, над откосом, не доезжая до села Вита-Почтовая, остановилась целая вереница машин, из которых на обочину высыпали сотни людей. Прибывших тут же, у дороги, уполномоченные райкома партии разбивали на бригады и отводили куда-то в поля. Согласно решению штаба Киевского укрепрайона, именно здесь должна была пролегать линия обороны. Она начиналась у самого Днепра на севере, тянулась вдоль правого берега Ирпеня, пересекая поля, леса и перелески, и упиралась опять же в Днепр на юге, охватив город с запада гигантской подковой. В это утро она существовала пока лишь на штабных картах, и тысячи киевлян должны были превратить замысел командования в неприступные оборонительные рубежи.
Женская бригада, в которую попал Олесь, была признана военспецами неполноценной, поэтому инструктор-сапер направил в нее еще двух мужчин. Пожилого, болезненного на вид бухгалтера по фамилии Пелюшенко и краснощекого пучеглазого здоровяка, выкрикивавшего из соседней машины в адрес Олеся непристойные слова. Его называли Ландыком. Бригадиром единогласно избрали бухгалтера как человека грамотного и самого старшего по возрасту. Место, где бригада должна была копать противотанковый ров, находилось неподалеку от Васильковского шоссе, над долиной, в которой пряталось в садах большое село Вита-Почтовая. Внизу, среди зеленых лугов, извивалась синей лептой, поблескивала на солнце речушка Сиверка, а справа, почти до самого горизонта, расстилались бескрайние поля, клином буйного жита врезавшиеся в отведенный бригаде Пелюшенко участок.
Пелюшенковцы остановились среди дозревающих хлебов. С болью смотрели на высокие стебли, гладили дородные колосья и боялись даже подумать, что через несколько дней эти поля будут изрыты глубокими рвами, нашпигованы минами, огорожены многими рядами колючей проволоки.
— Жито бы выкосить… — тихо проронила какая-то из женщин.
— Погоди: придет время — пули выкосят, — некстати хихикнул Ландык, жадно досасывая еле удерживаемый ногтями окурок.
— Придет или не придет, а не топтать же хлеб.
— А я что говорю? Косите на здоровьице, коли нравится. Мое дело сто десятое…
Нет, не могли эти люди, с малолетства приученные уважать чужой труд, постичь, как это можно осквернить святой хлеб. Пусть даже не дозрело зерно, но ведь не годится уминать его ногами. Не говоря ни слова, Оксана подалась напрямик через поле в долину.
— Оксана, ты куда?
— За косой. В Виту-Почтовую.
Вернулась она в сопровождении сухонькой старушки, одетой в широченную сборчатую юбку с белым фартуком, в полотняную сорочку с вышитыми рукавами и в черном платке, из-под которого выглядывал допотопный чепец. Она учтиво поклонилась пелюшенковцам.
— Значит, немчура и сюда дойдет? — было первым ее вопросом.
Но что могли ответить ей киевляне? Выручил Ландык:
— Отсюда, мамаша, начнем гнать чужаков, как псов паршивых, аж до самого Берлина.