— Ой, метель приближается! — забеспокоился Мукоед.
— Состязания, Федь, состоятся при любой погоде!
— Ну и ляд с вами! — взъярился Мукоед и быстренько потрусил в направлении шоссе, обозначенному вдали цепочкой телеграфных столбов.
— Скажешь, я врал: Мукоед не своим ходом домой доберется — и притом первым, — смеясь, заключил Андрей, когда расходились с Кушниренко в разные стороны.
…Шуршал настороженно снег под ногами четырех запоздавших путников, которые разными дорогами приближались к Киеву.
А по их следам уже незаметно ползла поземка, курясь на хребтах холмов. Вскоре из-за леса рванул, точно пес с привязи, застоявшийся ветер. И заметался, загоготал, вздымая вокруг седые буруны. Сразу же тяжелой глыбой навалилась на землю кромешная тьма, и еще теснее стало на поле яростным вихрям, поднимавшим до самого неба столбы снежной пыли.
Начиналась неистовая буря…
II
— Смею напомнить, сударь Химчук: уже полдень. Не пора ли вам оставить свое прекрасное ложе? Вспомните, вас ждут великие дела, — говорил на следующий день Андрей Ливинский, переступив порог небольшой, сплошь уставленной книжными стеллажами комнаты.
— Дела — не волк, в лес не убегут, — возразил Олесь и отложил в сторону толстенный том в старинном кожаном переплете. — Ну, проходи, чего ж притолоку подпирать.
Андрей чопорно поклонился:
— Только с вашего любезного позволения.
Расчесав непокорную, буйную шевелюру, гость прошел к окну и примостился на подоконнике, на котором между двойными рамами среди сочной зелени барвинка алели калиновые гроздья.
— Так как же тебе путешествовалось, единоличник?
Олесь показал забинтованной левой рукой на свое исцарапанное до крови и смазанное йодом лицо. Андрей без объяснений понял: путь у Химчука был нелегким.
— С рукой у тебя серьезно?
— Да нет, пустяки! Просто ладонь о какую-то железяку распорол. А в общем-то… Пока домой добрался, лыжи поломал да и портрет вот размалевал.
— Вот что значит отбиваться от коллектива. Хотя, впрочем, мы до Киева тоже порознь добирались. Понимаешь, состязание устроили: кто первым домой с той опушки доберется. И оказывается: ты — победитель.
— С какой это стати? — удивился Олесь.
— А с той, что ты один с дистанции не сошел. Мукоед, как и следовало ожидать, лишь только вьюга поднялась, взвалил лыжи на плечи и дал тягу на шоссе. И на попутной машине до города доехал. Я же только до Бабьего яра добрел, а там с кручи сорвался и лыжи растерял. А Кушниренко лишь сегодня утром в общежитие явился. Я всю ночь не сомкнул глаз, думал, несчастье произошло, а он, оказывается, потерял в этой метели ориентировку, до третьих петухов петлял среди сугробов, пока в село Беличи не прибился. Вот и выходит, что ты обладатель приза.
Олесь ничего не ответил. Лишь мечтательно смотрел в окно, за которым в саду ослепительно искрились в утренних лучах солнца высокие сугробы наметенного за ночь снега, и по лицу его блуждала загадочная улыбка. «Неужели злорадствует, что на наши головы свалилось столько напастей? — мелькнула у Андрея недобрая мысль. — Или, может, догадывается, зачем я пришел, и ждет слезливых покаяний?..»
— Что это изучаешь в постели? — спросил Андрей, только бы не молчать.
— Да просматриваю монографию по народной медицине. Удивительно интересная штука! Собран и систематизирован такой бесценный материал!..
Андрей взял роскошный фолиант в руки, перелистал несколько страниц и поразился:
— Фу-ты ну-ты! Что-то ничего не пойму. На каком языке?
— Шведский путешественник-исследователь написал.
Брови гостя поползли вверх и круто сломались:
— Ты что, уже и шведский успел выучить?
— Не совсем. Но понемногу читаю со словарем…
— Вот человечище! И зачем тебе столько языков? Английский, немецкий, французский, итальянский, а теперь еще и шведский… Хотя, честно говоря, я по-хорошему завидую. Это же столько миров открылось перед тобой, — и он окинул взглядом высокие, забитые книгами стеллажи.
Какой литературы на них только не было! По истории и философии, геологии и искусству, всевозможные справочники и художественные произведения, монографии и редкостные периодические издания прошлого. Кто пристально присматривался к разноцветным корешкам томов, ровными рядами выстроившихся от пола до потолка на дубовых полках, тот видел на них названия почти на всех европейских языках. Эта библиотека считалась у Химчуков личным и неприкосновенным сокровищем Олеся. И юноша относился к ней, как к святыне, ежемесячно пополнял ее новыми книгами, тратя на это всю свою стипендию. Андрею до самозабвения нравилось бывать в этой уютной, скромно обставленной Олесевой обители, где жило столько светлых мыслей самых выдающихся сынов человечества. Ничего не было здесь лишнего — письменный стол у окна, два плетеных кресла, кушетка и стеллажи, стеллажи, стеллажи. Но на этот раз Андрей не стал рыться в книгах.