– Яиц набрал вот в гнездах. Заходите через часок на яичницу. Если пожелаете – я вам здесь все места покажу. Особо смотреть, правда, нечего, но красиво – аж за душу хватает.
– Договорились. Ну, бывай, – Михаил протянул Межевому руку, тот с поклоном пожал, подмигнул и потопал к своему бараку. Оглянувшись, он вернулся на несколько шагов и, понизив голос, сказал, – а вы попробуйте к Марии подъехать. Век свободы не видать – скучает баба.
Кривокрасов хмыкнул, постаравшись скрыть смущение, покосился на Марию. Боровская направилась к бараку профессора, Иван галантно распахнул перед ней дверь, пропуская вперед. Мария стояла одна, обхватив руками плечи, глядя в его сторону. Михаил поклонился, она ответила легким кивком. «А чего я теряю? Просто подойду, познакомлюсь – как-никак рядом жить будем», – подумал Михаил, и двинулся к женщине. Немного покачивая бедрами, она пошла навстречу.
Глава 14
Боровская зашла в барак. Барченко что-то писал при свете керосиновой лампы, Панкрашин валялся на койке, глядя в потолок.
– Ну, кому деликатеса? – громко спросил вошедший за Боровской Межевой, – свежие яйца, – загнусил он на манер базарной торговки, – только что снеслися!
– О, это дело, – Панкрашин приподнялся на койке, – а у нас пополнение, видел?
– Еще бы! Старого знакомца встретил. Он меня в тридцать шестом на четыре года на зону определил. Серьезный мужчина.
– Это кто же это?
– Кривокрасов Михаил Терентьевич.
– Так он не из ГУЛАГа?
– Был в МУРе, а сейчас – не знаю.
Межевой подошел к столу и стал осторожно выгружать яйца из мешка.
– Александр Васильевич, можно вас на минутку, – Боровская показала глазами на дверь.
– Да, конечно, – профессор закрыл тетрадь, убрал ее в тумбочку и последовал за ней.
Боровская поджидала его на улице.
– Ну, что я могу сказать, – начала она, – девушка здорова, нервы немного не в порядке, но это объяснимо.
– А, э-э, как обстоит дело с…, м-м, – замялся профессор.
– Вы о чем? А-а, – Боровская немного улыбнулась, – да, она девственница. Сейчас она отдыхает – Серафима Григорьевна напоила ее своим отваром, а завтра, думаю, вы сможете с ней поговорить.
Оглядевшись, Барченко взял ее под руку и отвел от барака.
– Как по-вашему, она проявляет интерес к Назарову?
– Определенно проявляет. Так, что ваша задача облегчается.
– Да-да, – рассеянно подтвердил профессор, – только бы он не затягивал с э-э…, черт, как вам просто – вы, как врач, можете называть вещи своими именами.
– Вы имеете в виду половой акт?
– Да, – с раздражением сказал Барченко, – именно его я и имею в виду, черт возьми. Ох, простите, нервы сдают. Времени осталось совсем немного, а тут еще кое-какие проблемы возникли. Как вы полагаете, не стоит ли нам поспособствовать, так сказать? Создать условия для …э-э, уединения, может, Серафима Григорьевна использует травы.
– Афродизиак? – Боровская задумалась, – думаю, не стоит. После может наступить нервный срыв – у девушки ведь это будет первый опыт. Предлагаю подождать.
– У нас есть две, максимум, две с половиной недели, Майя Геннадиевна.
– Полагаю, этого вполне хватит нашим молодым людям, чтобы открыться друг другу. Ну, а там уже все зависит от настойчивости Александра Владимировича и согласия Лады Алексеевны, – она повернулась, собираясь уходить, – да, кстати, зачем понадобилось привлечение этого …м-м, Николая Кривокрасова, кажется?
– Исключительно, как запасной вариант. Любовь, знаете ли, слишком тонкая материя, чтобы полагаться на случай. Но я рад, что Назаров и Белозерская заинтересовались друг другом. А что касается Кривокрасова, то боюсь, его услуги не понадобятся.
– Вам – возможно, – улыбнулась Боровская.
Она поманила Барченко, указывая на что-то глазами.
Михаил Кривокрасов прогуливался по территории лагеря рядом с Марией Санджиевой, что-то с увлечением ей рассказывая.
– О-о, – сказал профессор, – ну, что ж, тем лучше!
Назаров подхватил с печки сковороду с яичницей, бегом донес ее до стола и грохнул на плетенную подставку.
– Так, ну, что, давай, пробуй местный деликатес: гагаринная…., или гагарья, а может и крачья, от крачек, в смысле. Словом – яичница, со шкварками из моржового сала!
– Один момент, – сказал Кривокрасов, поднимаясь со шкур на полу, на которых спал, – только вот снежком оботрусь.
Он скинул нательную рубаху и выскочил из дома. Низкое солнце било в глаза, от тела на легком морозце поднимался пар. Помахав руками, Михаил сделал несколько ударов по воображаемому противнику, ухватил горсть снега и, крякнув, стал растирать его по груди и плечам.
– Ох, хорошо! – крикнул он и замер, ощутив на себе чей-то взгляд.
Возле женского барака стояла Мария Санджиева и с интересом наблюдала за ним. Михаил помахал ей рукой, она склонила в ответ голову и скрылась в доме.
– Ух, прямо заново родился! – Михаил ворвался в избу, растерся полотенцем, – так, где тут деликатес?
– Садись, пока не остыло, – пригласил его Назаров, разливая по кружкам чай.
Кривокрасов подхватил со сковороды кусок яичницы, подняв глаза к потолку, пожевал.
– А ничего, – согласился он, – очень даже ничего! Неплохо вы тут живете.
– Стараемся. А ты чего сияешь, как медный чайник?
Михаил отхлебнул чая, задумался на мгновение.
– Ты знаешь, – отправил в рот еще кусок яичницы, – сон приснился. Сроду такого не видал – будто наяву все пережил.
– Что за сон? – заинтересовался Назаров.
– Ох, – Кривокрасов замотал головой, – сказка. Такие сны больше пристало какому-нибудь пацану видеть. Ну, начитался, там, Фенимора Купера, или Дюма, или Майн Рида. В общем так, – он отложил вилку, мечтательно прикрыл глаза, – представь себе озеро лесное…, даже не лесное – леса я там не видел, но сосны здоровущие были. Озеро, вокруг папоротник растет, водопад, туман такой над озером. И все будто наяву! И вот, туман поднимается, все выше, выше и, представь себе, на берег…
– Выходит женщина. Не женщина, а прямо царевна-лебедь, – продолжил Назаров, – снимает платье, входит в воду, плывет к водопаду… Глотни чайку, полегчает, – сказал он, видя изумление Кривокрасова. – А потом она плывет к тебе…
– Черт возьми, – пробормотал Михаил, – ты что, подсматривал?
– Твой сон?
– Гм… Ну, тогда я ничего не понимаю.
– Ты рассказывай дальше.
– Ну, что, подошла она. Я таких женщин даже не представлял себе. Ну, и, это… в общем, любовь у нас была. А потом проснулся я, хоть и не хотелось, ей-богу. Жалко просыпаться было.
– Значит, тебе повезло больше. А женщину узнал? – спросил Назаров.
– Ты знаешь, вроде, узнал! Но…, не знаю. Очень похожа, во всяком случае. А у тебя чем закончилось?
– Закончилось у меня таким кошмаром, что чуть сердце не выскочило, – поморщился Назаров, – и все, как отрезало. Вижу ее теперь, здороваюсь. Ну, красивая женщина, но и все! Ничего не чувствую, словно на картину гляжу. Ладно, – он побарабанил пальцами по столу, – я готовил, посуду мыть тебе. А мне надо с профессором и с Ладой кое-куда наведаться. Что-то Барченко ей показать хочет.
Одевшись, он вышел, оставив Кривокрасова с дурацкой улыбкой на лице и недоеденной яичницей.
«Круг Семи камней»
Назаров попробовал ногой подтаявший снег – сапог без сопротивления ушел в наст, выступила вода. Отступив на камень, он покачал головой.
– Сейчас ближе не подойти, профессор.
– И не надо. Я просто хотел показать Ладе Алексеевне это место. Вы ничего не чувствуете? – обратился он к девушке.
Прищурившись, она оглядела подтаявший снег на равнине. Они отошли на три-четыре километра от лагеря, перевалили через сопку, спустились по каменной осыпи и теперь стояли на огромной базальтовой плите, среди нагромождения больших, словно скатившихся сверху, камней. Впереди, на небольшой возвышенности, отделенной от сопки месивом снега и воды, снег растаял, из травы на равных промежутках, торчали ушедшие в грунт валуны. Покатые бока камней выглядывали из земли, будто спины затаившихся в прошлогодней траве животных.