Тут у совладельца тела душа размякла, и я под шумок уболтал его навестить дуб, мол "это талисман княжества".
18 августа 1808 года в долине реки Вилламет, притока Орегона, стоял превосходный тёплый солнечный денёк.
Ни ветерка, ни облачка и столь, же приподнятое настроение у меня. Ещё бы, через какие-то пару-тройку часов наконец-то окажусь дома!
Под предлогом осмотреть окрестности, как что поменялось за моё отсутствие, вскакиваю на коня, пока ещё не по-казачьи залихватски, но уже вполне сносно и порысил за пару километров, к вожделенной роще.
Отделаться от настырного сопровождения не вышло, сам натаскивал КОИ, на это обстоятельство особо давил командир отделения, да и казаки не отставали, мол "сотник бОшки вместе с папахами посымаить!", поэтому плюнул и, приказав рассредоточиться вокруг поляны, а за мною не лезть, к дубу отправляюсь всё же один.
А тут еще, чем ближе подъезжал к порталу, тем сильнее свербило внутри, тем неуютнее я себя чувствовал.
Поначалу понять не мог в чём дело, думал что заболел, напекло либо траванулся, но едва копыта моего "транспортного средства" ступили на лесную подстилку, причина прояснилась, словно вдохнул вместе с запахами деревьев и трав.
Спустя десяток минут сторожкой езды по словно замершему, безмолвному лесу струя воздуха принесла гнилостный запах. Конь сбился с шага, едва не споткнулся, встал и принялся пятиться, мотая головой и прядая ушами. На мои попытки пятками понудить его двинуться дальше несчастное животное жалобно заржало. Его состояние начало передаваться и мне.
В этот момент справа слышится будто стон, потом как бы тяжёлый вздох и, нарастая шорох ветвей, словно к нам стремительно приближается кто-то большой. Очень большой. Громадный.
Я ударил коня под бока, тут не до любви к животным. И боль наконец пересилила панику, конь суматошно скакнул вперёд. И вовремя!
Прямо за его ухоженным хвостом, проламывая подлесок, ухнул ствол подгнившего лесного исполина. Натягиваю поводья, стопоря прыть животины, оборачиваюсь. Ни хрена Себе секвойя! Секундное промедление и расплющило бы вместе с конём!
Пятеро бойцов КОИ, которые объявились буквально десяток секунд спустя, потом, замеряя, едва охватили.
Вытираю проступивший пот обшлагом мундира. Хотя в кармане и завалялся платок. Но дрожащей от пережитого рукой я вряд ли был способен его выудить.
Бойцы, убедившись в невредимости охраняемого, расслабились.
Кивнул ребятам, мол "Жив!", тронул поводья.
Наконец немного подуспокоился, а тут и голова скакуна высунулась на край поляны.
Спрыгивая с буланого и привязывая к кусту, я напряжённо думал, совесть меня умчала, то, что всё-таки в одном теле с Резановым мы 1806, 1807, 1808: третий год, и в моих интересах промолчать, типа "ничего нечестного я не делаю, просто не сказал". Но уговаривал я себя зря, видимо въевшиеся в каждую клетку этого тела принципы Резанова разъедали помаленьку и мою сущность, и сейчас совесть стучалась в мой разум, требовала раскрыть свои карты перед хозяином тело.
И как мог я пока отмахивался, мол "сейчас, не на лошади же! Вот сейчас слезу, и тогда..." А когда подошвы утвердились на земле: "Ну, подождём, когда к дереву подойду. А то тропка, мало ли, собьюсь".
Так я убалтывал себя, пока ноги нетерпеливо несли до дерева.
А небо меж тем посмурнело, вокруг заклубился туман как на побережье.
Резанов, почуявший неладное, забеспокоился: "Савелий, что-то случилось?" - "Да так, Вашбродь, ничего особенного", - кривлю душой. - "Ну уж какое-то у тебя состояние... Какой-то ты неуверенный. Обычно ты напористый, целеустремленный, а сейчас вялый. Не заболел часом? Хотя, что я говорю "заболел" - я почувствовал бы. Что стряслось, Сергей Юрьевич?" - участливо поинтересовался Резанов.
Его забота о моей недостойной персоне ещё сильнее раскоряболо мою совесть. Но тут замечаю сгущающиеся на небе облака и на какое-то время Радость от того, что мои расчёты начинают оправдываться, пригасила душевные терзания.