— Что это было? — спрашиваю профессора. — Пел кто-то?
Он кивком указывает на дорожку, идущую к мысу, — «куда нельзя». На дорожке патруль — два солдата в светло-зеленой форме, с круглыми шлемами на головах, с автоматами.
— Обрадовались наступающему дню. — И после минутной задумчивости добавляет: — Славят солнце. Солдаты!
В голосе профессора взволнованность — солдаты славят наступающий день, славят солнышко! А мне вспоминаются строчки вьетнамского поэта о таких же солдатах:
«Сходили в море» до завтрака, потом прошли и раз и два те сто и сто пятьдесят метров, опять искупались — и томимся, не знаем, куда себя деть. Накануне, в ханойской гостинице, когда обговаривали, что хотелось бы увидеть, попробовали отказаться от поездки на побережье Тонкинского залива, того места, где сейчас находимся. Товарищ Хоа заверил: побываем и у горняков, и на заводах, съездим в порт Хайфон, но и от отдыха отказываться не следует. Заботливость, а с нею мы встречались повсюду, куда бы потом ни ездили, тронула, и все-таки казалось нерасчетливым терять два дня на купание в морской воде, когда можно было их использовать с большей пользой. Помощник Хоа, молодой товарищ Хинь (так мы его звали с первых дней), уже сносно разговаривавший по-русски, беспечно сказал в ответ на наши сетования:
— Дней много, хватит.
У него живые, кофейного цвета глаза и гладкая, словно натянутая кожа на лице. Он сидит рядом с Хоа, принимает участие в беседе и, не переставая, выщипывает редкие волоски на подбородке. Потом-то я видел специальные для этого дела щипчики. Оказывается, выщипывать бороду так же обычно, как и брить ее, но тогда его действия показались ничем не обоснованным издевательством над собой. Я вмешался и был наказан.
— Поднимемся в номер, — сказал я ему. — Дам бритву.
Хинь сверкнул кофейными глазами и наставительно сказал под хохот остальных:
— В жизни у всех разные дороги, а могила общая.
Что дороги разные, понятно, но к чему было приплетать «общую могилу»? В тот же вечер Хинь подбросил еще несколько забавных реплик, и мы окончательно влюбились в него и с каждым днем все охотнее наслаждались беседой с ним.
Теперь, заметив, что мы не знаем, чем заняться, он появился с двумя спиннинговыми удочками и банкой свежих креветок.
— Ловись, рыба! — радостно возвестил Хинь.
Одну удочку взял Борода, другая досталась мне. Садимся на мол. Не знаем, надо ли поплевать на креветок, как на червяка, — на всякий случай поплевали.
Сзади толпа любопытных. Вот-вот сейчас блеснет на солнце пойманная рыбина! Но, видно, и в Южно-Китайском море рыба так же не хочет клевать на удочки. Любопытные, проронив несколько иронических замечаний, расходятся.
Неподалеку ловит вьетнамец, наверно, свободный от дежурства солдат. Удочка у него спиннинговая, с кольцами, но вместо катушки он держит левой рукой какой-то странный блестящий предмет. Подошли поближе, наблюдаем. Предмет оказался обыкновенной консервной банкой, но без крышки и донышка, просто пустотелый цилиндрик, на него намотана леска. Вот он взмахнул удочкой — и леса поползла с банки. Как только поплавок коснулся воды, он прижал леску пальцем, не дал ей сматываться дальше.
Пораженные простотой и удобством изобретения, отходим к своим удочкам. Борода считает, что нам надо забрасывать дальше, в этом все дело. Но груз мал, катушка старая, ржавая, и закинуть, как следует, не удается. Подумав, он дополняет грузило камнем. Теперь леса размоталась, но поплавка нет, его утянул на дно камень. Чертыхнувшись, он сматывает удочку и уходит…
Я все-таки поймал рыбу. Окраской чем-то похожа на нашего ерша, но шире и покрупнее. Довольный, пошел показывать скучающим друзьям.
Всеобщее оживление. Рыбу рассматривают, взвешивают на ладони. Потом зовут Хиня.
— Что за рыба? Как называется?
Хинь долго и подозрительно оглядывает ее, смотрит на нас.
— Я лично думаю, это морская рыба, — сообщает он.
Нет, невозможно не влюбиться в молодого Хиня.
— Тяо данти! — старательно выговорил я, делая ударение на последнем слоге и помня, что слова надо произносить протяжно.