— Кто?
— Да Кобяков. Геодезист. Сказал такое, что Илья… удивляюсь, как не бросился на него.
— Откроются курсы, оба пойдете учиться, не все быть разнорабочими. Подружился с ним?
— Да нет пока, — сказал Генка. — Но, наверно, подружимся. А девчонка ему нос натянет, как пить дать.
— Какая девчонка? Которой помог арматуру сбросить?
— Да нет, — сердясь на непонятливость брата, сказал Генка. — Вместе они устроились к нам, только в разных бригадах. С работы ехали в автобусе, она слушает Илью, а сама на других поглядывает. Кобяков тут как тут, увивается около нее. «Я к новым местам равнодушен, как чемодан». Это понимай — везде побывал. «Я люблю такой город, где человек нуль». Наш ему, видите ли, мал: провинция, каждый человек заметен. Девчонка, понятно, во все глаза на него смотрит. А Илья зубами скрежещет и поделать ничего не может. Все по-приличному, не придерешься. Натянет она ему нос. Таких не любят. Ей сейчас героя надо. Потом опомнится.
— Ты не думал, Генок, Першиной какого парня надо?
— Как ты, — не раздумывая, ответил Генка.
— Кхе… Это почему? — Василий смущенно отвернулся, еще раз кашлянул. — Безногий, видишь, и работать не умею.
— Такого, как ты, ей надо, — сказал Генка. — Першина сама все умеет.
В то время как Генка осторожно постучал в щербатую дверь своей комнаты, Илья Коровин тоже подходил к дому. В автобусе было тесно и душно, а на улице так приятно обвевало ветерком, что он не очень торопился. Поглазел на витрину часового магазина, подумав, что из первых получек надо будет выкроить на хорошие часы, обязательно с широким металлическим браслетом. На той стороне улицы, чуть наискосок, — фотоателье, где несколько месяцев работы ничего не оставили ни уму, ни сердцу.
Конечно, работу на стройке не сравнишь: есть возможность и устать, и порадоваться, и позлиться. Работать там будет интересно. Правда, было чувство вины за Галю, хотя и неясное: зачем уговорил устроиться на строительство? Не по ней эта работа. Развеселилась, когда ехали в автобусе, а мысли все равно были далеко-далеко, а тут еще этот Кобяков со своими шуточками и приставаниями. Видный, красивый парень, а нутро неприятное, злое и, когда смеется, желтая кожа у глаз. За один день Илья сумел возненавидеть его. Не часто такое бывает.
Мать уже пришла с работы и гремела на кухне посудой. Она работала, пожалуй, в самой разумной организации, которая пышно именовалась «Горзеленстроем». Каждое утро около ста женщин, пожилых и добрых, приходили на улицы и в скверы города и высаживали цветы. А когда цветы распускались, ими любовались все желающие граждане и гражданки и даже у самых злых рождались после этого хорошие мысли. Очень разумная организация! Екатерина Дмитриевна работала в «Горзеленстрое» уже несколько лет, с тех самых пор, когда врач посоветовал ей уволиться с текстильной фабрики.
Увидев сына, она улыбнулась мягко, как только умеет одна мать.
— Я ждала позднее. Раздевайся, сейчас подогрею обед.
— Пять километров — не так уж далеко, — сказал Илья. — Автобус идет двадцать минут.
Заметив на столе хлеб, он отщипнул изрядный кусок и с аппетитом стал есть.
— Здорово проголодался, хотя и обедал, — пояснил он. — Если так пойдет дальше, начну толстеть.
— В нашем роду будто толстяков и не было, — откликнулась на его шутку мать. — Как тебе работа?
— Не знаю, что и сказать. Не разобрался еще. Понимаешь, думал, уже завод, а там кустарник, земля изрытая. А народ такой — хоть ложись, хоть падай.
Екатерина Дмитриевна промолчала, и ему пришлось продолжать.
— Новичков встречают очень уж по-хорошему. Сначала Генка, парнишка такой, лет шестнадцати. Волынит, волынит, аж тоска берет. А потом мне же из-за него и попало. Знаешь, ни разу не видел бригадира-женщину. Вот она и принялась ругать, просто так, для веселья. Говорит, что я бездельник, а попал в передовую бригаду. Похож на бездельника?
Екатерина Дмитриевна спрятала улыбку.
— Другой раз забываешь сделать, что тебя просят. Это с тобой бывает.
Илья уловил в голосе матери оттенок легкой насмешки, но это его не обидело.
— После обеда мы сделали все, что было задано. Генку словно подменили. И все же какой-то осадок от разговора с бригадиром остался. Не понял я ее. Залетела ласточка в окно, когда обедали, Першина шепчет: «Закрутилась ты, как я, горемычная». А через минуту опять смеется. Молодая еще…
— Как ее зовут-то?