Галя слушала, мечтательно улыбалась. Видимо, представляла себе и тайгу, где затерялась горстка людей, и Кобякова, вернувшегося после долгой командировки в город. Это была другая жизнь, совсем не схожая с ее жизнью, — красивая, полная лишений, требующая большого мужества. И совсем уже по-другому взглянула она на Кобякова — ласково, ободряюще: пусть он что-нибудь еще расскажет.
А Илья хлестал прутиком по траве и злился. Он-то ничего не мог рассказать интересного. Да и не получилось бы: о себе он не умел говорить. Вспомнил, что осталось в Генкиной памяти из «Похвального слова глупости»: «Если тебя никто не хвалит, ты правильно поступишь, сам восхвалив себя». Разве Кобяков неправильно поступает? Конечно, правильно.
Илья тяжело повернулся и зашагал к костру.
— Зря сердится, — сказал Кобяков Гале. — Нет к этому никакого повода. Давно здесь работаете?
— Второй день, — вздохнула Галя. — Очень уж непривычно как-то. Меня до этого остерегали от всякой работы…
Все уже поднялись и снова рубили и стаскивали кустарник в пылающие костры, а они продолжали разговаривать, не замечая, как быстро идет время. Никогда еще Галя не чувствовала себя так легко, ни с одним парнем.
— Серега!
— Что, Гена?
— Ты зачем купил с получки пару будильников? Нес, я видел. Давно тебя хотел спросить.
— А чтоб звенели громче. По обе стороны кровати ставлю. Как зазвенят, вся комната сразу просыпается. Только никогда не звенят в один голос, точности нет.
— Устаешь?
— Сплю крепко.
— У тебя никого нет, что ли? Почему ты живешь в общежитии?
— Есть, Гена, есть… Жена прогнала. Закладывал много.
— Уж много! — не поверил Генка, ощупывая взглядом тщедушную фигуру рабочего. — Куда в тебя лезло?
— Сам удивлялся.
— Ха, Илья, слушай: сам удивлялся. Так не пил бы!
— Не понимал. Все мы так…
— Что же ты, один и будешь?
— Привезу жену. Заработаю побольше, а там дом поспеет. Выстроим, наверно, к зиме. Как думаешь?
— Вполне можно выстроить, даже раньше, чем к зиме.
— Аня у меня — правильная женщина, — после некоторого молчания сказал Серега. — Убил я человека. С этого и пошло кувырком…
Ребята глянули на Теплякова с состраданием.
— Как убил человека? — почти шепотом спросил Илья.
Серега долго молчал, собираясь с мыслями, а потом медленно стал рассказывать.
После армии он выучился на шофера и работал в пионерском лагере. Однажды под вечер возвращался из далекой командировки. От усталости закрывались глаза, руки дрожали. Неожиданно перед самой машиной старушку увидел. Сигналить было поздно — могла растеряться и броситься на дорогу. Свернуть тоже нельзя — глубокая канава. Решил: проеду, места достаточно. Как и опасался, услышав шум машины, старушка метнулась, и ее задело бортом.
Трясущимися руками открыл Тепляков кабину. Старушка лежала без движения. Нахлынуло все: только жить стал по-человечески, жена с ребенком… Взял и оттащил в кусты — все равно мертвая. Сел в машину — и, как вор, домой.
— Аня поцелуя ждет, — рассказывал Серега, прижав пальцы к виску, — а я дрожу как лист осиновый, слова сказать не могу. Говорю ей: «Беда…» — «Да может, живая?» — спрашивает Аня. И пошли с ней. Сами пошли…
Судили Теплякова и дали семь лет. Но отбыть наказание не пришлось: попал под амнистию. Шоферские права отобрали, он устроился на фабрику кочегаром. С тех пор как будто что оборвалось в человеке. Потерял уверенность в себе. И дома не ладилось. «Уходи», — сказала жена. И Серега, потрепав за волосы ребятишек, — их уже было трое — ушел.
— А приедет она к тебе? — с сомнением спросил Генка.
— Уговорю… Она верит, — тихо сказал Серега. Он прислушался к далекому шуму самосвала, вздохнул и принялся рубить куст.
— Хотел бы я посмотреть на его жену, — сказал Генка притихшему Илье. — Это, наверное, не то, что некоторые твои знакомые.
— Молчи, — сказал Илья. — Не твое дело.
— Молчу, — сказал Генка и, взглянув на Илью, злого, встрепанного, добавил примирительно: —Брось! Была нужда из-за девчонки хмуриться…
— Одного только не пойму: неужели не чувствует, какой он есть, — нерешительно проговорил Илья.