Перевезенцев сплюнул и, обращаясь почему-то к Илье, сказал:
— Сменщика нет — попросили перерабатывать. В шесть утра приду, в шесть вечера домой. Я сам согласился, а меня за дурака принимают, по плечу похлопывают. Разве я против работы? Всегда, если нужно. Но ты меня уважай как человека. У меня тоже самолюбие. И игрушку из меня делать не позволю. Дал два билета — «вроде персональных». Это хорошо, я сам собирался на выставку. Дал бы — и спасибо. А то дал-то как, с усмешечкой. Вот тебе за хорошую работу! Видишь, мол, ценим тебя, помни, знай, сверчок, свой шесток. Иногда хочется середнячком быть, честное слово, — спокой дорогой, никто тебя не замечает. Да не умею. Бирку на шесте навесили, как в зверинце.
Перевезенцев досадливо поморщился, швырнул конверт с билетами в котлован. Белые листочки выпали из конверта, закружились в воздухе. Один билет залетел в ковш экскаватора. Это Григория взорвало.
— Воображает, что делает доброе дело, и я должен его благодарить. Не выйдет! Терплю, терплю, да и доберусь…
Илья был поражен услышанным, не понял обиды Перевезенцева и решил, что тот почему-то не в настроении.
Ребята остались посмотреть, как будут снимать экскаваторщика для телевидения. Они уселись на земле у края котлована. Генка засмотрелся на дорогу.
— Вон твоя любовь скачет, — сказал он.
Илья вздрогнул: по дороге легко, вприпрыжку бежала Галя. За ней весело вышагивал Кобяков.
Увидев Илью, которого она никак не ожидала встретить, Галя на мгновение смутилась, но подошла.
— Что это вы, мальчики? — спросила она удивленно. — Кого ждете?
— Тебя, — зло сказал Генка. — Разве не знала?
Девушка побледнела, яркие губы дрогнули. Кобяков спокойно сказал:
— Не хами.
— Рано пташечка запела, как медведь бы не склевал, — язвительно пропел Генка, недвусмысленно поглядывая на девушку.
— Не хами! — повторил Кобяков. Желтая кожа около его глаз собралась в складочки.
Наступило неловкое молчание. Слышалось только скрипение ковша и заглушенный шум самосвалов.
— Так мы пойдем, — сказала Галя, обращаясь к Илье. — Ты скоро?
— Нет, не скоро. У нас еще есть дела, — мрачно ответил Илья.
Он не смотрел, как Кобяков помог Гале взобраться на насыпь, как они скрылись на тропке, ведущей к бетонной дороге через кусты.
— Хорош фрукт. Захороводил твою цацу, — насмешливо сказал Генка. — Любовь с первого взгляда.
— Помолчи лучше. Без тебя тошно.
— Ладно, чего уж там, — сказал Генка, но, подумав, добавил: — Вообще-то тебе по физиономии следует.
Илья вскочил и крупно зашагал, не разбирая дороги.
— Куда ты? — всполошился Генка.
Илья даже не обернулся. «Подумаешь, какой гордый, — поразмыслил Генка. — Другой поплакался бы в жилетку и забыл. А этот в себе носит, переживает». Генка покачал головой и тоже сплюнул, подражая Перевезенцеву. Он не понимал, как можно изводить себя из-за какой-то девчонки. Мало их, что ли, на стройке! Не хочет эта, ходи с другой, если уж один не можешь. Сам он влюбился всего один раз — в артистку цирка, будучи на концерте. И сейчас еще он видел ясно, как она, неотразимо красивая в свете разноцветных огней, вышла на сцену, легла на спину и начала ногами вертеть полуметровое полено, видимо, сделанное из картона. Это у нее получилось здорово. Зрители, в том числе и Генка, неистовствовали, и тогда она снова легла и на этот раз стала вертеть другое полено, чуть побольше. С концерта Генка выходил как очумелый, натыкаясь на людей. Дома он выбрал не очень тяжелое полено и попробовал повторить номер. Полено в тот же миг, как только очутилось на ногах, свалилось и чуть было не расквасило Генке нос — хорошо, что он успел отбросить его рукой. Повторять номер Генка больше не решался, но артистка ему запомнилась и даже снилась по ночам.
Это была его первая и последняя любовь за все шестнадцать лет. «Слепой курице — все пшеница», — говорят о влюбчивых людях. Генка не слепой, влюбляться в простых смертных он считал ниже своего достоинства.
Он не сразу заметил киношников, которые тоже подъехали на машине, но не рискнули подвести ее к самому котловану. Широколицый, в стального цвета куртке оператор поздоровался с Перевезенцевым, затем сунул ладошку Генке, сказав при этом: «Заболот». Прошла целая минута, пока Генка догадался, что оператор назвал свою фамилию. Два помощника в это время устанавливали на штатив съемочную камеру и о чем-то яростно, но тихо спорили. На Генку они поглядывали высокомерно и даже подозрительно: чего, мол, тут околачивается этот тип. Может, они думали совсем о другом, но Генке показалось именно так, и он тоже посмотрел на них презрительно, а потом сплюнул и растер плевок ногой. Помощники выразительно переглянулись, но смолчали.