— Слушай! — возмутился Генка. — Зачем ты это нам рассказываешь?.. Тебя просят?
— Да я разве рассказываю? Отвечаю на твои мысли, дурень, — сказал Кобяков. — Счастливо оставаться.
И ушел, пружинисто и легко прыгая по взрытой земле.
«Вот так встретились, — подумал Илья. — Странное дело: увидишь человека — одним покажется, поговоришь — совсем другое впечатление».
— Зачем он приходил сюда? — спросил у Генки.
— А кто его знает! Наговорил чуши, противно стало.
Он взял лопату и молча принялся рыть яму. Оба старались не смотреть друг другу в глаза, словно чего стыдились. Потом Генка опять сказал:
— Я его хорошо не знаю. Но всегда так: поговорит, и потом будто ты виноват перед всеми.
— Зачем тогда поддакиваешь ему?
— Я поддакиваю? — удивился Генка. — Откуда ты взял?
— Ладно, — сказал Илья. — Давай поднажмем и — обедать.
Поработали немного, но так, что спины взмокли. Затем Генка выпрямился, вздохнул.
— Он, наверно, страшно умный. Все время говорит не как все.
— Сейчас я тебя обзову болваном, и считай меня умным.
Генка изумленно поднял голову.
— Объясни.
— Посмеиваться над другими — ума много не надо.
— А! Так бы и сказал сразу. А то — «болван». Сам не лучше, — расправил плечи, потянулся и заметил, зевая: — Земличка не дай бог! По-моему, тут дорога.
Илья невольно оглянулся. Низина — конца-краю ей нет, всюду мелкий кустарник и площадки, заваленные кирпичом и лесом. На каждой из них со временем поднимется здание — частичка будущего завода. Ближе к шоссе видны металлические мачты высоковольтной линии. А левее разбросаны небольшие деревеньки — улицы голые, без деревца. Скучные места, хорошо, что строят завод. Площадка, где они роют ямы для арматурной мастерской, на высоком месте и заросла травой. Илья пытается понять, почему Генка решил, что здесь проходит дорога. Никакого следа.
— По-моему, тут дорога, — упрямо повторил Генка.
Прорабская будка — это и столовая, и кладовая, и комната отдыха, где можно почитать и сыграть в домино.
Когда Илья и Генка пришли на обед, возле будки стоял кладовщик Гога Соловьев, а около него переминался с ноги на ногу щуплый рабочий, похожий на подростка. На Гоге был совсем приличный пиджак и темные сатиновые брюки на резинках, на ногах — коричневые туфли с обшарпанными, но тщательно начищенными носами. Лицо у Гоги продолговатое и бледное, а черные волосы — хоть и жидкие, но почти до самых плеч — ни дать, ни взять ученик духовной семинарии. А на рабочем, стоявшем около него, — потрепанная брезентовая куртка с заплатами на локтях и такие же брюки, заправленные в голенища кирзовых сапог. Гога посматривал на него чуть презрительно, скривив тонкие губы. Взгляд щуплого рабочего был заискивающий. Сразу понятно, кто просящий, а кто дающий.
— Здорово, Серега, — сказал Генка рабочему.
— Здравствуй, Гена, — сказал Серега и ласково, даже застенчиво улыбнулся. — Как тебе сегодня работалось?
— Прилично. У меня сегодня хороший помощник. Знакомься, это Илья Коровин. Поступил сюда, потому что в институт не попал.
Серега с любопытством взглянул голубыми кроткими глазами на Илью, который стоял чуть позади и отряхивал от пыли костюм.
— Как жаль, — сказал он. — В свое время я тоже экзамены держал.
— Скажи ты! — удивился Генка. — Где экзамены держал?
— Где? — свирепо передразнил Серега. — Ты думаешь, в наше время школ не было? — Помолчав, добавил с ехидством: — Некоторые думают.
— Ладно, не задирайся, — сказал Генка. — Чего у него выпрашиваешь? — И кивнул на кладовщика, похожего на ученика духовной семинарии.
— Да вот, спецовку. Своя одежонка порвалась. — Серега потряс куртку за полу. — Еще на фабрике дали. Там и валенки давали.
— Даже валенки?
— Толстенные… Кочегарам всегда валенки дают. — Подумал немножко и опять добавил: — Толстенные…
Гога зевнул и лениво пошел в кладовую, через минуту вынес брезентовую куртку и брюки, встряхнул, любовно разгладил складки.
— Теперь до смерти не износишь, — сказал он. — Расписывайся.
Серега порозовел от волнения. Долго прилаживался к ведомости, придирчиво оглядывал карандаш, который подал ему Гога, и неожиданно расписался с такой закорючкой, что Генка ахнул.
— Как министр, — похвалил он.
Но кладовщик взглянул на подпись и поморщился:
— Что за народ! Расписываться как следует не может. Темнота! Пойми теперь, что руку приложил Тепляков.