— Нагородил ты, Ярцев, бочку арестантов. Сразу-то и не сообразишь, как отнестить к этому, — сказал Евгений Борисович. — Человек должен работать, отдавать время для общественных дел и что-то оставлять для души.
— А квартира и машина разве не для души?
— Для брюха.
— Неубедительно!
— Пожалуй, верно, неубедительно, — согласился он. — Но и обкрадывать себя, когда кругом столько интересного… Нет, это не жизнь.
Раскаяние всегда приходит после, когда уже ничего не вернешь. А когда чувствуешь себя виноватым, тут уже и до другой глупости недалеко. В тот же день я заикнулся Зине, что неплохо бы молодоженам сделать подарок, пусть бы она переговорила об этом с Евгением Борисовичем.
— Ого! — сказала Зина и с интересом стала рассматривать меня. — Свадьбы-то у них не было, — начала она потом втолковывать, — значит, на то есть причины. Теперь пойми, придем к ним домой с подарком — сегодня-то уж нам не приготовить, поздно — и как бы вынудим их выставить угощение. Традиция уж такая… Может нехорошо получиться.
— Не послать ли нам телеграмму на родину Степана? Они приедут — и им поздравление от коллектива. Все радость.
— Телеграмму ты можешь и от себя послать, — ехидно заметила она. — Действуй!
— Хорошо, буду действовать, — с вызовом сказал я Зине.
Я пошел в отдел кадров и попросил посмотреть в деле, где родился Степан Хлущенко, сказал, что он в отпуске, а ему срочно надо отправить телеграмму. Мне отыскали его адрес.
Я хотел еще отправить подарок, не указывая, от кого — поймут, что из цеха, — но давно известно, если ты не хочешь ничего покупать, в магазинах есть все, что надо, а понадобилось — подходящего не найдешь. Тогда я решил сам сделать что-то. Вспомнил, как с парнями и девчатами из цеха ходили в поход (и Анна была там), выбрали для ночлега лужайку на берегу лесной речки. Место было чудесное, с березками по краям, всем оно понравилось, все хотели приехать еще раз. Воспроизвел на куске картона эту лужайку. Потом написал поздравление, все запечатал в конверт и отправил. Я рисковал, потому что, если в поселке, где живут родители Степана, несколько семей Хлущенков, письмо мое может не попасть Анне.
…Примерно через неделю, когда я был на работе, ко мне подошла Зина.
— Анна вернулась, — сообщила она, впиваясь глазами-буравчиками. — Одна… Похоже, что не будут жить со Степаном. Добился своего?
— Ты, случаем, не спятила?
— Нет, я в полной памяти. Помню, как ты о подарке и телеграмме говорил. Посылал телеграмму?
— Ну, посылал. Письмо посылал. Но какое это имеет отношение к тому, что она вернулась?
— Прямое, Гришенька. Я спрашивала у Анны. Степан очень злился. С того и пошло у них наперекосяк.
— Глупости!
— Вся жизнь из глупостей, Гришенька.
Поезд пришел под утро. Тусклый фонарь освещал одноэтажное деревянное здание станции, выкрашенное в желтый цвет. Немногие пассажиры разошлись, встречающих не было. Заметив, что Степан тоже оглядывается, Анна спросила:
— Может, не получили нашу телеграмму?
— Может.
И его удивило, что никто не пришел встретить. В поселке, кроме матери, жили еще два брата, оба женатые. Степан поднял чемодан и направился к площади.
— Далековато, — пояснил он Анне, — ну да дойдем, скоро рассвет.
Шли сначала мимо двухэтажных зданий, окружавших площадь, потом выбрались на насыпную дорогу; справа и слева в предрассветных сумерках виднелись белые домики с террасами. Ночь была теплая, даже душная, только набегавший временами ветерок приносил прохладу. Дорога свернула влево, и Степан остановился, что-то его смущало.
— Все изменилось, — пробормотал он, оглядываясь. — Ты подожди, я сейчас.
Он поставил чемодан и пошел к одному из домиков. Очевидно, хозяева спали на открытой веранде. Анна слышала, как они объясняли Степану, где пройти.
— Сколько же ты здесь не был? — спросила она, когда свернули в переулок.
— Как уехал, с тех пор. Лет пять, что ли, может, больше.
— И ни разу, ни разочка не приезжал? — в крайнем удивлении спросила Анна, думая о том, что если бы у нее были родители, была бы у них каждый отпуск.
— А что тут такого, — усмехнулся Степан, — было бы близко, тогда… Много не наездишься, в трубу вылетишь.
— А, наверно, скучал? — допытывалась Анна, будто пыталась уяснить для себя что-то очень важное.
— Вспоминал, — неохотно отозвался он.
Небо все больше бледнело, отчетливей стали видны белые домики с садами на задворках, шуршала под ногами пыльная, сгоревшая на солнце трава. Шаги их гулко раздавались в тишине.