Тут болото начало оживленно шептаться. Они понимали, что Серафима и Викентьевич ни при каких обстоятельствах театр не покинут, так что это будет их заработок. Идиоты! Зарабатывать будет театр, а я дам им возможность поддерживать штаны во время кризиса.
- И по поводу премьеры. Премьера будет. Обязательно будет. Но что мы можем поставить? Это ведь должна быть бомба!
Мертвая тишина.
- Мы будем ставить "Золушку" Шварца. Возражений нет? Молчите? Объясняю почему. Декорации - у нас есть декорации к двум утренникам - рождественскому и новогоднему. Из них можно слепить декорации к "Золушке". Костюмы. "Гамлет, принц датский" - немного добавляем рюшей и бантиков - и получаем сказочные наряды. С платьями проблем тоже не будет. Я пробежался сегодня по костюмерной - есть из чего перешить. И самое главное, у нас есть актриса, которая может конкурировать с самой Раневской в роли мачехи. И я сделал вычурный жест в сторону Серафимы Георгиевны. Лесть, даже столь грубая, для женщины всегда приятна. Завтра приступаем к репетициям. Я закончил.
Глава двадцать вторая
И это еще не все
Как вы понимаете, любой коллектив - это клубок сложных взаимоотношений. В театре они сложны не в квадрате, а в кубе. Если можно себе представить коллектив в виде клубка змей, то наш состоит из самых-самых ядовитых змей в мире. Я ненавижу все эти движения, которые другие называют не иначе как интриги, но почему-то постоянно в этих интригах вязну. Мое искусство как руководителя заключается в том, чтобы выбраться из болота интриг и сделать хоть что-то толкового. На этот раз я буду ставить "Золушку". Знаете, существуют ситуации, про которые говорят: "не было счастья, да несчастье помогло".
Так и в моем случае. Если бы не этот проклятый кризис, я бы ни за что не взялся бы за спектакль, ни за какие коврижки. Слишком много в моей жизни было бы суеты. А суета - это своеобразный наркотик. Ты и не замечаешь, как пролетел день, не замечаешь, как промчалась неделя за неделей. И вроде бы занимался чем-то, тратил свое время на что-то важное. А на что? А каков результат? И понимаешь, что результат нет. Что ты гонялся за призраками, что тень отца Гамлета прошла по совсем другой улице. И ничего вообще не случилось.
А теперь я сделал очень многое - я не просто рассказал людям о кризисе, я зарядил их новой работой и новыми проблемами. И это есть хорошо. Сейчас мне надо опять упасть на дно и дать коллективу самому переварить все мною сказанное. Раньше чем лечь на дно я нашел Малечкина и забрал у него все экономические выкладки, которые заказал. Меня абсолютно не беспокоило, что Новицкий узнает о моих действиях - я ведь не делал ничего такого, что выпадало из наших договоренностей.
- Ну что, Стасик, готовы?
Стасик протягивает мне папку. Его кабинет небольшой, оклеенный обоями под старину, обои темноваты и света явно недостаточно. Но он любит этот стиль, слизанный с модернистских эскизов начала прошлого века. Интересно, почему ему так хочется выделиться именно на рабочем месте? Мне кажется, что он в личной жизни человек настолько несчастный, что только тут, на работе он может позволить себе как-то выделиться. И то, не словом своим, а делом...
- Все прготовил, каквпросили, Палсеевич, вотще... Звонил мальчик от Палкстантиновича, напомнил про телепередачу слаховым навтра зачтвртьдевть студияять.
Студияять - это, скорее всего, студия пять, ладно, заметано...
- Буду. Всенепременнейше буду. Так и передайте этому... "мальчику" от Павла Константиновича.
Стасик удовлетворенно кивнул головой. Нет, мне из театра не выбраться так просто. Я же забыл про Димочку. Ну что же, до папки Малечкина дело еще дойдет. Часик терпит. Пока что надо добраться до Димона и пригрузить его мудрыми наставлениями. Иногда такое бывает (со мной же такое случается сплошь и рядом): стоит только выразить какую-то мысль, а она уже сбывается. Около моего кабинета отирался неизменный помощник, моя режиссерская тень, Дмитрий Скворцов.
О нем стоит сказать несколько слов. Дмитрий Аксентьевич Скворцов имел прозаическую фамилию и весьма экзотическое имя-отчество, больше за счет отчества. Он был коренным питерцем, закончил режиссерский факультет в Москве, но не этим почти автоматически закрыл себе дорогу в питерском бомонде. У Димочки было одно полезное для меня свойство - вызывать в коллективе, где он находится, какое-то неясное раздражение. Источник раздражение быстро вычисляли, так Димочка стал невходным на тусовки, нежелательным помощником режиссера на подмостках и съемочных площадках. Ему было под сорок. Уже пора было идти в самостоятельную жизнь, но как режиссер, Димочка так и не состоялся. Он был неплох. Особенно как исполнитель. Требователен к актерам, хорошо знал свое ремесло, но работал без фантазии, по калькам. Скажи ему: поставь пьесу в стиле того-то. И он сделает спектакль в стиле того или иного режиссера. А вот самостоятельно... Дудки. Премьеру он хотел ставить в моем фирменном стиле. Конечно, мне потом надо было навести лоск, но... Но в СВОЕМ стиле он никогда не ставил - потому как его стиля, стиля Дмитрия Аксентьевича Скворцова пока что не существовало. Я сумел использовать его очень дозировано. Когда я понял, что Димочка уникальный человек-тень, все раздражение от его присутствия для меня куда-то пропало. Наверное сейчас, когда я не ждал от него ничего сверхестественного, он меня и не раздражал? Впрочем, в моем коллективе Дима оказался на своем месте. Он редко общался с актерами вне репетиционного зала, бл незаметен, а потому незаменим.
В личной жизни Димон был счастливым человеком. Он был женат и его жена крепко держала мужа под каблуком. Никаких самостоятельных решений. Шаг враво, шаг влево - расстрел на месте. Точнее - развод через ЗАГС и никаких вариантов. А развода Димочка боялся больше, чем огней святого Эльма. При этом Димочка был действительно счастлив, когда мог чем-то услужить жене, и глубоко несчастен, когда ее Ивонну что-то расстраивало. Стоило ей скривить свой носик-кнопочку, как Диму начинала бить дрожь. А по телу пробегали судороги. Присутствие такого Димона в семье Ивонну более чем устраивало, она культивировала в муже культ своего каблучка и весьма в этом деле преуспела.
Присутствие такого Димона в театре меня тоже более чем устраивало. Но только не сейчас. Опять-таки, не было счастья, да несчастье Скворцу помогло. Сейчас надо было заставить его работать по-новому. И как это сделать? Худой, как тростинка, высокий, с большим остроклювым носом, Димон ходил в вечных линялых джинсах и постоянно стремился слиться с тенями на театральных подмостках. Его нос был точнейшим барометром и всегда говорил о том, что на самом деле происходит на улице. Стоило носу посинеть, как ставало ясно, что мороз на улице лютует больше прежнего, как только нос краснел и постоянно чихал - весна накрывала город первым теплом. Синевато-зеленоватый оттенок клюва свидетельствовал о том, что премьера удалась, как и фуршет, который следовал за нею. Все это знали, и все подшучивали втихаря над этой особенностью димочкиного организма. А Дима еще больше тушевался и стремился стать еще менее заметным. Он хотел быть незаметной тенью мастера. А мне нужен был сейчас раздражитель. Творческий раздражитель, человек, который будет со мной спорить, что-то доказывать, сомневаться во мне и в моих решениях, а не тупо переносить мое мнение на сцену. Таким был Вадик, он работал со мной в самом начале создания театра. Теперь у него свой театр в Москве. И это закономерно. Он быстро вырос. И быстро перерос роль второго. Диму же роль вечно второго устраивает. Меня уже нет.