Я понял, что мой рабочий график катастрофически уплотняется. Настолько катастрофически, что не остается времени на рутинный поиск Золушки. Я находился в цейтноте...
И за весь рабочий день о Машеньке не подумал и разу. Каюсь, я привык думать о ней как о чем-то само собой разумеющемся. Да, чуть ли не как о детали интерьера. Знаю, что это барство, что это фанфаронство, что это есть нехорошо. А ничего поделать не могу - сила привычки.
А вот сейчас, когда мчался по ночному Питеру домой, в пустую квартиру, которую Машенька осталась убирать, идиот же я, какая может быть уборка? Я думал о ее губах, о том, как завтра, нет, сегодня же, позвоню и приглашу ее в гости, и пусть остается, пусть... Но только бы не исчезала, только бы...
Господи! Что это за напасть такая - творчество, когда все вокруг исчезает и ты остаешься один на один с задачей, которую надо непременно решить, а тут у тебя личная жизнь решается - и тоже в тот же момент, что и задача творческая. И думай теперь, которую из задач ставить во главе угла, черт меня подери!
Я несся к себе по лестничным пролетам, перепрыгивая по ступенькам, и мне казалось, что вкус ее поцелуя, вкус поцелуя, который перемешался со вкусом ее слез все еще стоит у меня на губах, стойкий, крепкий, не забитый ни чаем, ни кофе.
Может быть, стоит ей позвонить прямо сейчас, вот только зайду домой и наберу ее, наверное, это самый правильный выход, наверное, нет, наверняка...
И я несусь к себе во весь опор, перепрыгивая через ступеньки, как несется молодой студент навстречу весне, молодости и любви, чтобы все это бездумно рассеять, растратить, потерять, но это ощущения счастья, которое рядом с тобой, остается у него на всю жизнь.
И вот я у квартиры. Замок чуть поскрипывает, чуть-чуть, немного... Я вламываюсь в коридорчик, чтобы так же внезапно остановиться, затихнуть, перейти на медленные шажки и тихонько закрыть за собой входную дверь, которую я, влетев, оставил нараспашку. Машенька, по-видимому, меня ждала, а потом утомилась и заснула - прямо в кресле, в гостиной. В квартире все сияло. На кухне - тоже. А на столе стояли две тарелочки с едой (не сомневаюсь, самое вкусное), накрытые металлическими крышечками.
Машенька спала, трогательная в своей беззащитности, красоте, детской открытости и наивности, трогательная, нежная, почему-то до безумия дорогая... Не знаю, мои чувства к ней были, скорее всего, отцовскими, не знаю, но стремление защитить было куда как больше стремления любить, сжимать в объятиях, тащить в постель... Но тащить в постель пришлось - причем в самом прямом смысле этого слова... Я поднял Машеньку на руки, она уткнулась головой в грудь, но так и не проснулась. Я перенес ее в спальню, положил на кровать и укрыл летним одеялом. Осталось выключить свет и постелить себе в гостиной на диване.
Я постелил, пошел на кухню, выпил кружку чая, но спать не хотелось совершенно. Я никак не мог разобраться в своих чувствах - и это больше всего смущало меня. Если в отношениях с Марией преобладала страсть, похоть, желание соития, то в отношениях с Машенькой я обнаружил в себе то, что никогда не думал обнаружить - отцовские чувства. И дело было не в том, что Машенька мне в дочери годилась (Мария тоже), а в том, что эти чувства были...
Я вышел на балкон. Там висела куртка, которую я накидывал, когда шел дождь или становилось прохладно. Была ночь, было прохладно. Я пошарил по карманам куртки и наткнулся на пачку сигарет, с двумя сигаретами, которые в ней чисто случайно остались. Закурил, задумался, понял, что это не все, что меня так тревожило, было что-то еще, то самое смутное, непонятное чувство, какая-то картинка, мысль, идея... Но что это было. Спички... это хорошо... Я закурил... Курил я жадно, быстро, почти не затягиваясь, так сильно было желание и так не хотелось отвлекаться от размышлений... Вторую сигарету я не выкурил до конца и сбросил с балкона вниз, подчиняясь импульсу, который неожиданно возник в сознании: это последняя сигарета... Я видел, как ее огонек тает, как он уменьшается, как летит к основанию дома... Вот оно! И перед глазами возникла картинка: Машенька, ревущая в кладовой комнате...
Я сложился, неловко втянул голову в плечи, картинка не пропадала, неужели это оно? Я прошел в гостиную, лег на диван и закрыл глаза. Картинка не проходила. Очень скоро я все расставил по своим местам.
Глава сороковая
Ночной разговор
Я так и не смог заснуть. Наверное, такое чувство бывает у великих математиков, когда неразрешимое уравнение неожиданно получается... думаешь, думаешь, а оно вот - сложилось! И ты чувствуешь такое наслаждение, понимаешь, что ты гений! А каково тебе, если ты театральный режиссер и разрешаешь проблему, которая становится ключевой в твоей новой пьесе? Вот именно! Я чувствовал дикий восторг, неописуемый, и оттого еще более сладостный...
В два часа ночи я услышал шорох... Оказалось, Машенька проснулась. Она стояла в дверях гостиной и смотрела на меня, смотревшего телевизор: я включил спортивный канал с футболом и смотрел его без звука, а зачем, и так все ясно...
- Извините, я крепко заснула, мне пора домой... вызовите такси, Павел Алексеевич, пожалуйста.
- Машенька, поздно уже...
- Да, да... вызовите такси, я поеду... я тут глупостей наговорила, не обращайте на них внимание, хорошо?
- Машенька...
- Ну, пожалуйста, вызовите такси... - она говорила это каким-то непонятно капризным тоном, казалось, что-то ей мешает трезво мыслить...
- Машенька, я хочу, чтобы ты осталась, осталась со мной... навсегда осталась, ты меня понимаешь?
- Глупости... вы бы не оставили меня одну в спальне... разве вы можете оставить кого-то одного в спальне, а себе постелить в гостиной и говорить, чтобы она осталась? Зачем оставаться, если вы в гостиной, а я в спальне, и вообще...
- Господи, Машенька, неужели ты не понимаешь?
- Ну что я должна понимать... какой вы нерешительный, право...