Мышки посмотрели на Эллу снизу вверх и зашевелили своими усиками, будто соглашались с ней.
Элла улыбнулась. В конце концов, возможно, все не так уж и плохо. На чердаке не будет ни мачехи, ни сводных сестер, ни злобного кота — уже одно это замечательно. Кроме того, раз уж ее загнали на чердак, то, как говорится, дальше некуда и хуже уже не будет, правильно?
Однако довольно скоро Элла обнаружила, что на самом деле все может быть еще хуже. Прихотям мачехи и сводных сестер не было конца. Они пожаловались на то, что «сельский воздух изнуряет их», и тогда, чтобы помочь слугам исполнять все новые и новые требования Тремейнов, Элла каждое утро стала носить им завтрак в постель. Прошло немного времени — и им в спальню пришлось подавать и обед, и чай, и ужин. Колокольчики на кухне прежде покрытые раньше слоем пыли и никогда не использовавшиеся теперь трезвонили без умолку. И каждый такой звонок означал очередное требование со стороны новой родни.
Пока Анастасия и Дризелла бездельничали, Элла выбивалась из сил — приносила полные тарелки, убирала пустые, собирала и чистила одежду, которую повсюду разбрасывали ее сводные сестры. Когда ближе к полудню те вместе со своей матерью перебирались в гостиную, Элла должна была проверить, протерта ли здесь пыль и раздвинуты ли шторы, чтобы впустить в комнату солнечный свет. Но как бы Элла ни старалась, ее родственницы вечно были чем-то недовольны — то пылинку заметят, то жалуются, что в окна слишком ярко светит солнце.
Однажды, как обычно, Элла хлопотала в гостиной, Дризелла пыталась петь, а Анастасия рисовала. Певица и художница из них были никудышные, и Элла невольно поморщилась, когда Дризелла попыталась взять очень высокую ноту.
Сидя в кресле, леди Тремейн наблюдала за своей падчерицей. Даже в грязном платье и с непричесанными волосами та все равно была привлекательнее любой из ее дочерей. Разумеется, это бесило леди Тремейн. Она понимала, что Дризелла и Анастасия будут выглядеть лучше только в одном случае — если сама Элла будет выглядеть хуже. Значит, льющийся от Эллы добрый свет должен погаснуть, и сделать это нужно как можно скорее и любой ценой.
(Ах, дорогой читатель, теперь ты видишь, как панически боятся света жестокие, темные сердца! Как боятся его жестокие и завистливые люди! Но удивительно не это. Странно то, что они, похоже, никак и ничему не могут научиться…)
Глава четвертая
Дни, сливаясь, текли один за другим. Мачеха по-прежнему требовала от Эллы исполнения все новых и новых своих капризов. Единственным утешением для девушки оставались отцовские письма и мысли о его скором возвращении. И вот однажды днем она услышала знакомый стук копыт, а затем и громкий стук в дверь.
— Наконец-то! — закричала Элла, сбегая вниз по лестнице.
Но когда она распахнула дверь, улыбка на ее лице погасла. В дверях стоял фермер. В одной руке он держал свою шляпу, в другой — поводья Галахада.
Конь низко опустил голову, коляска за ним была пуста. Отца Эллы нигде не было видно.
Фермер уставился в землю, затем медленно поднял голову и с печалью в голосе сказал:
— Ваш отец, мисс… В дороге он заболел. Его больше нет, мисс. Он умер.
Это было невыносимо! Перед глазами Эллы все поплыло, кровь отхлынула от лица, она побледнела, ее охватила дрожь. Девушка протянула руку и оперлась на дверной косяк, чтобы не упасть. За ее спиной появились леди Тремейн, Анастасия и Дризелла.
— Перед кончиной он говорил только о вас, мисс, — сказал фермер, пытаясь хоть как-то утешить Эллу. — И еще о вашей матери.
Леди Тремейн недовольно поджала губы.
Не предполагая, какое сильное впечатление производят его слова, фермер продолжил:
— Я должен передать вам вот это, — он полез в свой дорожный мешок и вытащил из него сухую веточку.
Из глаз Эллы ручьями хлынули слезы. Схватив веточку, она прижала ее к своему сердцу. Стоявшие у нее за спиной Анастасия и Дризелла принялись недовольно ворчать.
— А как же мои кружева? — спросила Анастасия.
— И мой зонтик, — добавила Дризелла.
— А сами не видите, что ли? — огрызнулась леди Тремейн. — Нет ни того, ни другого. Ничего нет.
Элла встретилась с мачехой взглядом. Ей показалось, что в глубине глаз леди Тремейн промелькнуло нечто похожее на жалость. «Может ли такое быть? — мелькнуло у нее в голове. — Неужели мачеха хотя бы отчасти способна разделить мое горе?»
Но тут леди Тремейн вновь заговорила.
— Мы разорены, — сказала она. — На что мы теперь будем жить?
Она ушла в дом, вместе с собой уведя своих дочерей. Элла поблагодарила фермера и медленно закрыла дверь. Оставшись одна, она, обессилев, сползла по ней на пол. Сердце ее разрывалось. Теперь она осталась одна-одинешенька во всем мире и не знала, что же с ней будет дальше.