***
— Девушка, девушка, — кто-то настойчиво тряс мое плечо, я же чисто рефлекторно ручку шаловливую зажала и на особые точки надавила. Голос смолк, раздался вскрик, который меня и разбудил. Я открыла глаза и уставилась тут же в зеркало. А ничего так получилось. Красиво даже, если бы на заднем плане (совсем не по-эльфийски) не крыла матом работница. Но я же это не специально.
Зевнув во всю свою мракоборческую силу и вдобавок потянувшись, я встала и направилась к выходу.
— Девушка, а заплатить? — повернулась и посмотрела на блондинку-администратора, которая, потеряв весь свой лоск, зыркала на меня зелеными глазами. Ведьма.
— За меня разве не заплатили? — удивилась.
— Кто? — подходя ближе, зло спросила она.
— Так, батя.
— Нет, вас только записали, сказали, что оплату внесете лично, — ну отец, ну…
— И сколько я должна? — улыбнувшись, спросила я.
— Семь тысяч, — подходя все ближе, ответила девица.
— Что?
— Семь тысяч, говорю.
Левиафан, спасибо, удружил. Знает же ведь, что я на мели. Играем по плану "Б".
Я ме-е-едленно достаю из широких штанин одну скляночку. Отработанным движением кидаю ее на пол. И, вуаля, не хуже слезоточивого газа. Теперь ноги в руки и бежать.
***
От салона я убежала далеко, пока ждала такси, написала сообщение отцу: "Папа… С тебя 7 тысяч на новое тату". Ответа пока не последовало.
Докуриваю сигарету, смотрю вдаль, так по-аристократичному, вижу: едет. А что едет, лучше бы вообще не видела. У кого может быть настолько ептваюнематерись отвратительный вкус…
— Папа, — из отрытой дверцы появляется лицо.
Я не договорила. "У кого может быть настолько ептваюнематерись отвратительный вкус…" чтобы вместо машины, стандартной такой, даже отечественного автопрома, бог с ним, пригнать карету. Карету, карету, вашу же мать. А что…
— Принцессочка, — папа скалится во все 32. На розовое, воздушное нечто огладываются прохожие. Прикрываю лицо рукой. Застрелите меня. Пожалуйста. — Зла-а-аточка, — оскал не сходит. Попытки молиться заграничным богам, чтобы асфальт обвалился, не прокатили.
Не реагирую на реплики немногих прохожих. Хотя каких немногих? Мы в центральной части города. На главном бульваре, туристической тропинке, самом людном месте, да тут даже парковаться нельзя. Когда у рядом стоящей группы японских/китайских туристов закончилась пленка на фотоаппаратах (или терпение), я посмотрела на отца. Отец — на меня. Я постаралась задушить его взглядом. Отец улыбался.
— Я пирожки тебе испек, золотце мое, — громко провозгласил отче.
Чтобы окончить этот позор, я решила застрелиться. Но за отсутствием пуль, и, собственно, оружия, пришлось обойтись тем, что я села в карету. Карету, запряженную шестью лошадьми. Карету, украшенную цветами и шариками.
— Едем в хозяйственный магазин, — когда это исчадие тронулось, сказала я кучеру. Кучеру…
— Зачем тебе туда? — поинтересовался поедающий пирожки папа.
— За мылом, отец, за мылом.
— А мыло-то тебе зачем?
— Чтобы табуретку смазать, — до отца дошло, он зло на меня зыркнул и отвернулся, уставившись в окно. Обиделся. А хуже, чем обида отца, бывает только его обида на меня. Теперь вещи собирать и на вокзал, к цыганам, продаться за шаурму с котенком.
Пока отец жалобно разглядывал пейзаж, я осмотрела салон. Кроме корзинки с пирожками у папы в руках, было и две коробки. Одна большая, другая чуть меньше.
Так как партизан, сидящий рядом, смилуется, только если я клятвенно пообещаю жить с ним до конца его жизни, я решила не спрашивать и открыть коробки сама.
В первой, та-та-ри-там, было платье. Розовое. Как поросеночек, которого я недавно зарезала (шутка). Посмотрела на отца. Отец посмотрел в будущее, видимо, и под мой злобный взгляд произнес.
— Остановите, — карета замерла, и отче легким движением удалился из салона, помахав мне ручкой на прощание. Показала ему фак. Он кинул в меня пирожком, и тот красиво размазался по окну кареты. С капустой, значит.
Кучер заставил лошадей тронуться, и мы поехали (или поскакали, как правильно?) до Проспекта Славы 45, ехать долго, так как место это находится за городом. Частный сектор, как-никак. Под гудки проезжающих мимо по центральной трассе машин, я разглядывала творение швейных мастеров. Итак, розовое. С рюшами. Остановите, остановите, Злате надо выйти. Дозиметр розового в моей крови явно зашкаливал, вызывайте экзорциста.
Туфли (в коробке поменьше) были белыми с бантиками. Папа… Мракоборец его дери! Да он издевается! Надо написать в опеку, чтобы его лишили родительских прав.