— Доченька! — кричат мне в ухо и сжимают в объятьях так, что хрустит позвонок. — Милая моя девочка! Солнышко мое, как ты?!
— Отец, я ща сдохну, — вырывается, и меня бережно отпускают, стряхивая с одежды невидимые пылинки.
— Проходи, милая, — лепечет отец, лавируя между мебелью и продвигаясь на кухню. Кстати, дом у нас небольшой, а папа у меня большой, два метра в высоту, полтора в ширину. А еще он лысый, нет, не потому что волосы не растут, просто, когда я была меленькой, мне очень нравилось играть с папиными волосами, выдергивая их из головы. Поэтому отец решил, что ему и лысым хорошо. Как бы я не уговаривала его отрастить волосы, он лишь отнекивался.
Отец, заботливо поправив кружевной розовый фартук, который я сшила ему лет в десять, поинтересовался:
— Пампушка, будешь кушать? Я блинчики испек, — да, знаю, не похож он на зверского мракоборца. Но это только сейчас, когда он у плиты напевает глупую мелодию попсовой песенки, крутя при этом бедрами и стараясь не задеть своими ручищами полку, иначе опять придется вешать.
— Нет, папуль, я не голодна, — тишина, я вижу, как отец медленно поворачивает голову ко мне, в его руках мелькает нож, больше похожий на тесак, он переспрашивает:
— Как не голодна? — и в этом тоне все: упрек, обида, слезы, которые мелькают в карих глазах. Он опускается на стул… Началось.
Всхлип.
— Я готовил, — всхлип, — я старался, — а голос дрожит, будто я не есть отказалась, а как минимум убила на его глазах человека. Я подхожу к отцу, целую в щеку и говорю:
— Папа, миленький, я поела на приеме, правда, — на меня поднимаются заплаканные глаза, и тут же меня стискивают в крепких объятиях, при этом покачивая. Тут он замирает, и я понимаю, что это конец.
— Что это? — о, этот тон, пора заказывать гроб и мне, и моему горе-целователю.
— Что именно? — уточняю я. Вдруг пронесет.
— На твоей шее, что это? — я оглядываю себя: шею не видно, конечно, но на плечах есть засосы. Мракоборцы хреновы.
— Я плойкой обожглась, — главное, верить в то, что сказала, главное, верить. Его взгляд, тяжелый, выпытывающий, обещающий расправу за ложь.
— Обожглась, говоришь? — спрашивает он строго. Пауза, которую я могла не пережить. — Больно было, пампушечка? — святые мракоборцы, я чуть не поседела.
— Нет, папуль, терпимо, — вырываюсь из объятий под неодобрительное сопение отца. — Я устала, лягу спать, — говорю, выходя из кухни и направляясь к лестнице на второй этаж.
— Милая, — окликает меня отец. Я поворачиваюсь. — К тебе никто не приставал? — мракоборцы, откуда он ружье достал? Отец стоял около плиты и перезаряжал оружие.
— Нет, папуль, — сглотнув, отвечаю я.
— Хорошо, — какой-то демонический блеск загорается в его глазах. Святые мракоборцы, мне страшно, кто-нибудь, вызовите экзорциста. Он аккуратно кладет ружье на стол, вытирая розовым полотенчиком пыль. — А Владислава видела? — напевая песенку, спросил он.
— Да, — еле выдавила из себя.
— Сфотографировала? — переворачивая блинчик, поинтересовался он.
— Нет, пап, он слишком далеко был. Я Еву напрягу, она нарисует.
— Хорошо, милая, иди спать, — вовсю танцуя под только ему слышную музыку, говорит отец.
— Спокойной ночи, — произношу я.
— Сладких снов, Пампушка.
Быстро вбегаю по лестнице, потом в комнату и закрываю дверь. Фух. Так, надо посмотреть, что это демон мне на шее натворил. Захожу в ванную, подхожу к зеркалу. Святые мракоборцы, он что, сожрать меня хотел? На шее и плечах красовались засосы, некоторые были насыщенного бордового цвета. Вот же упырь.
Раздевшись, залезла в ванну. Горячая вода расслабляла, и в памяти неосознанно появился образ архидемона. Его шепот: "Я тебя хочу" прозвучал настолько реально, что я вздрогнула и оглянулась. Так, выбрось его из головы.
Выйдя из душа, подошла к зеркалу в полный рост. Искала в себе изменения. Не могла же я, дочь Левиафана, самозабвенно целоваться с демоном? Да нет, все так же. Белые короткие волосы топорщились вверх, мелкие косички заплетены на висках. Бледная кожа, карие глаза, папины. Несколько сережек в обоих ушах. Нет, все та же. Та же Золушка. Золушка — это псевдоним, у нас, у мракоборцев, не принято называть настоящие имена. Свое прозвище я получила из-за того, что от моих врагов остаются только туфли. Ну и еще отец приложил свою руку, ведь для него я всегда…
— Принцесса? — раздалось от двери. — Я блинчики принес, — так и знала, что заставит съесть.
— Папуль, оставь под дверью, я помоюсь и поем, — кричу отцу.
— Хорошо, зайка, — щебечет он, и я слышу его тяжелые шаги вниз по лестнице.
Фух, папа хоть и доверяет мне без оглядки, но лаже с плойкой, думаю, поверил не до конца. Поэтому ближайший день с ним лучше не встречаться.