Через несколько минут с помощью Ровенны Матушка была умыта, одета и причесана. Сбежав вниз, она обнаружила Пипа в кухне несмотря на ранее время. Дверь в чулан оказалась открытой, а на лавке… крепко спал давешний парнишка, трогательно подложив ладошки под щеку. Не веря своим глазам, Бруни заглянула в сервант и увидела подстаканники на месте. Изумление и радость заставили сердце раздуться воздушным шариком. Счастливая, с горящими румянцем щеками и блеском в глазах она выскочила в зал, едва не натолкнувшись на вчерашнего посетителя. Тот медленно прохаживался, поглядывая в окна, но заметив Матушку застыл, разглядывая ее так, словно видел впервые.
— Доброе утро, Кай! — просто сказала она, и он также просто ответил:
— Доброе утро, Бруни!
Повисла пауза. Оба не могли отвести друг от друга взгляда. Матушка хотела поведать ему о подстаканниках, он мечтал сказать ей о том, как она прекрасна, но оба молчали, позабыв слова. До тех пор, пока тишину не нарушило многозначительное покашливание. У выхода из трактира выстроились Пип и сестры Гретель. Повар держал в одной руке любимый топорик для мяса, а в другой — скалку.
— Добрый господин, — обратился он к гостю, — каким бы знатным вы не были, вам стоит знать, что если с нашей Брунгильдой что-нибудь случится, вы перестанете быть добрым господином!
Сестрички Гретель выглядели испуганными, но сурово свели брови, изображая кровожадность. Зрелище было чудовищным.
Кай издал странный сдавленный звук и ответил повару со всей любезностью, на которую был способен:
— Я обещаю заботиться о ней и защищать, если потребуется, друг мой. И не причиню вреда ни словом, ни действием. Слово дворянина!
— Смотрите, — Пип погрозил скалкой, — вы обещали!
И ушел на кухню. Его широкая, как у бобра, спина выражала крайнее расстройство.
Кай подал Матушке руку и вывел на улицу под перекрестными взглядами сестер.
Увидев экипаж, Бруни ахнула. Красное дерево и чёрная кожа, малиновый бархат сидений и изящная ступенька для подъёма были великолепны. Но четвёрка вороных: сильных, изящных, тонконогих, оказалась выше всяких похвал! Матушка не удержалась и бросилась к лошадям, по-девчоночьи перепрыгивая через лужи, огладила шелковые морды, потрепала острые уши и тщательно, волосок к волоску, причёсанные гривы. Пожалела, что нет с собой солёных корочек, которые для лошадок стали бы лакомством.
Гость терпеливо наблюдал за её восторгом, и в его глазах плясали смешинки, будто солнечные искры.
Когда она, наконец, вспомнила о нём, смутилась и юркнула в карету, едва коснувшись пальцами его ладони.
Экипаж тронулся, за окнами потянулись дома и лавки, чугунные столбы фонарей — будто гвардейцы на карауле.
Кай устроился напротив. Задумчиво смотрел в окно, иногда крутил массивный перстень на среднем пальце правой руки. Матушка, хоть и интересно ей было выглядывать из окна кареты, искоса наблюдала за ним, отмечая великолепную осанку, красивый профиль и блеск каштановых кудрей провожатого, в беспорядке падающих на плечи. И вдруг поймала себя на том, что хочет запустить в них пальцы, ощутить их мягкость и густоту… Вновь, как и утром, бросило в жар, опалило румянцем кончики ушей и щеки. Она сделала вид, что загляделась на проходящего мимо лоточника, несущего на плече доску с горячими батонами, да так пристально, что парнишка споткнулся и чуть не упал.
Ветер принёс знакомые запахи — свежести и свободы, соли и водорослей. Запахи моря. Карета миновала проезжую часть набережной, съехала к причалам и остановилась у борта великолепной трехмачтовой шхуны. Бруни испуганно посмотрела на спутника.
Тот вышел, подал ей руку. Заметив её взгляд, улыбнулся и кивнул в сторону.
Она проследила за его жестом и увидела у дальнего причала маленькую яхту: белоснежную, скромную и изящную. Возможность вновь ощутить качку, солёные брызги на коже и ветер привели Матушку в такой восторг, что она только сморгнула слезы, навернувшиеся от радости, и благодарно сжала сильную руку провожатого. Не отпуская её пальцев, тот отвёл Бруни на яхту и усадил на лавку. Принял от слуги, идущего следом, корзину с припасами, ловко выбрал концы и отчалил, оттолкнувшись от пирса длинным шестом. А затем сбросил плащ, скинул камзол и сапоги, и занялся парусом. Совсем скоро яхта взяла курс на запад — в открытое море.