Делая пометки в блокноте, Фредрика взглянула на Марию — та замолчала.
— А потом вы поехали в Умео? — тихо спросила Фредрика.
— Да-да, — вздрогнув, очнулась от воспоминаний Мария, — а потом мы поехали в Умео. Сара все время повторяла, что, как только мы уедем, все наладится, а потом вдруг сказала, что решила остаться там на все лето, что домой мы поедем врозь. Я ужасно расстроилась и обиделась на нее.
— Вы не знали о том, что она устроилась на работу на лето?
— Нет, понятия не имела! Как и ее родители — она сообщила им эту новость по телефону, через неделю после отъезда. Выставила все так, как будто работа просто случайно подвернулась, но это неправда! Сара еще до отъезда знала, что пробудет там все лето.
— Она объяснила вам, что произошло? — неторопливо спросила Фредрика.
— Нет, — покачала головой Мария. — Сказала, что год выдался тяжелый, что ей необходимо сменить обстановку и чтобы я не принимала это на свой счет… — Она откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди, взгляд посуровел. — Но я ей так этого и не простила. Курсы закончились, и я уехала домой. Вообще-то мы собирались поселиться в одной комнате в упсальском университетском общежитии, но летом я решила, что лучше буду жить одна. Сара рассердилась, обозвала меня предательницей, но вообще-то она первая начала! А потом…
Мария опять замолчала. Фредрика посмотрела в окно, провожая взглядом проезжающую мимо дома красную машину и терпеливо дожидаясь продолжения.
— Словом, отношения у нас так и не наладились, — тихо произнесла Мария. — Так, как раньше, уже не было. Конечно, мы много общались в Упсале, у нас были общие интересы, мы многое друг другу рассказывали, но… уже не так, как раньше.
Сердце Фредрики сжалось: она вспомнила о том, скольких друзей юности потеряла с годами. Жалеет ли она о них, как Мария о Саре?
— Вернемся к вашему пребыванию в Умео, — поспешно предложила Фредрика, — если вы не против.
Мария кивнула.
— Как вам жилось? Возможно, там произошло нечто особенное?
— Как жилось? Ну, наверное, неплохо. Жили в кемпинге при курсах, учились, знакомились с новыми людьми…
— Вы продолжаете общаться с кем-нибудь из них?
— Нет-нет, что вы… Уезжая домой, я знала, что вряд ли встречусь с кем-то из них еще раз. Курсы кончились, я отправилась домой, все лето проработала, а потом переехала в Упсалу.
— А Сара? Когда она вернулась домой, она ничего вам не рассказывала?
— Нет, почти ничего… — нахмурила брови Мария.
— Была ли у нее еще какая-нибудь близкая подруга, кроме вас?
— Вряд ли. Я так не думаю. Конечно, у нее было много приятелей, но не таких близких. Мне казалось, что когда она переехала в Упсалу, то постаралась просто забыть о старой жизни. Довольно решительно. А потом в Упсале у нее появились новые друзья. Пока она не познакомилась с Габриэлем… и снова не осталась в одиночестве.
— Вы продолжали общаться с Сарой, когда она познакомилась с ним? — тут же отреагировала Фредрика.
— Да. Мне даже казалось, что мы начинаем снова сближаться. После этой истории в Умео прошло уже несколько лет, мы заканчивали университет, собирались устраиваться на работу. Наступал новый этап, настоящая взрослая жизнь. Но тут Сара познакомилась с Габриэлем, и все снова изменилось — он полностью завладел ее жизнью. Сначала я пыталась поддерживать отношения с ней, чтобы…
Мария умолкла, и Фредрика увидела, что женщина плачет.
— … чтобы?.. — тихо переспросила Фредрика.
— Чтобы спасти ее, — рыдая, произнесла Мария. — Я же видела, что он ее избивает! А потом она забеременела, мы совсем разругались и с тех пор не общаемся. Я не могла видеть ее рядом с ним и, честно говоря, не хотела смотреть, как она медленно умирает и даже пальцем не хочет пошевелить, чтобы попытаться уйти от него!
Фредрика не считала, что Сара Себастиансон ни разу не попыталась уйти от Габриэля. Но сочла за лучшее оставить эти соображения при себе и спросила:
— Теперь она ушла от него окончательно. И она очень-очень одинока.
— Как она выглядит? — спросила Мария, утирая слезы.
Фредрика, уже убиравшая блокнот в сумку, чтобы встать из-за стола и уйти, подняла голову:
— Кто?
— Сара. Как она теперь выглядит?
— У нее очень длинные рыжие волосы, — с улыбкой ответила Фредрика. — Пожалуй, она красивая. А еще красит ногти на ногах синим лаком.
У Марии снова навернулись слезы.
— Совсем как раньше, — прошептала она, — ничуть не изменилась!
Петер Рюд размышлял о жизни вообще и об их отношениях с Ильвой в частности. Он нервно потер лоб — старая привычка снимать напряжение, а потом рассеянно почесал между ног — сегодня у него зудело все тело.
Не находя себе места, он выскочил в коридор за очередной чашкой кофе, а потом тихонько прокрался обратно, на всякий случай прикрыв за собой дверь. Надо немножко побыть наедине с собой, вчерашний вечер закончился просто ужасно.
— Идите домой и порадуйте себя чем-нибудь! — сказал им на прощание Алекс.
Порадовать себя Петеру, мягко говоря, не удалось: когда он пришел домой, мальчики уже спали.
Он уже давно не приходил домой рано и не успевал поиграть с детьми.
А потом началось: они с Ильвой начали разговор «как взрослые люди», но буквально после пары фраз Ильва как с цепи сорвалась.
— Думаешь, я ничего не понимаю? — кричала она. — Дурой меня считаешь?
Сколько раз за последний год он видел, как она плачет? Ну сколько можно?!
У Петера оставалось единственное оправдание, и теперь он со стыдом вспоминал, как им воспользовался:
— Ты что, не врубаешься?! У меня ужасно сложное дело! Ты хоть понимаешь, как мне хреново?! Знаешь, каково это, когда в Швеции начинают находить трупы детей, а у тебя у самого двое?! Что, молчишь?! Ну, переночевал на работе, и что?!
Конечно, ему удалось ее убедить. Конкретных доказательств его вины у Ильвы не было, а доверять интуиции за год депрессии она разучилась. Все закончилось тем, что она села на пол, заплакала и попросила прощения, а Петер обнял ее, погладил по голове и сказал, что прощает. Зашел к мальчикам и молча сел между их кроватями, не зажигая свет. Ну вот, мальчики, папа дома.
Вспоминая обо всем этом, Петер побагровел.
Какой же он свинья!
Настоящая свинья!
Его затрясло. Господи, до чего он докатился…
«Я — дрянной человек, — думал он, — плохой отец! Никудышный! Отвратительный человек…»
В дверь настойчиво постучали — он сразу понял кто. Не успел он крикнуть «войдите!», как дверь распахнулась и на пороге появилась Эллен Линд.
— Прости, что я без стука, но звонит следователь из Йончёпинга, хочет поговорить с кем-нибудь из группы Алекса. Алекс попросил, чтобы ты ответил — он разговаривает с кем-то из Умео.
— Хорошо. — Петер растерянно уставился на Эллен и взял трубку.
Из трубки доносился уверенный и приятный женский голос, ей, наверное, около сорока, подумал Петер. Женщина представилась Анной Сандгрен, инспектором из йончёпингского отдела Управления полиции лена, отдел уголовных преступлений.
— Ага, — неуверенно пробормотал Петер.
— Простите, не расслышала, как вас зовут?
Петер сморщился.
— Меня зовут Петер Рюд. Инспектор полиции Стокгольма и член специальной особой следственной группы Алекса Рехта.
— Вот теперь понятно, — продолжала Анна Сандгрен своим мелодичным голосом. — Я звоню по поводу женщины, которую мы обнаружили мертвой вчера утром.
Петер стал слушать внимательнее: в то же утро им сообщили о смерти Лилиан Себастиансон.
— Нам позвонила ее бабушка и сообщила о том, что внучка пропала. Утверждала, что та позвонила ей в среду вечером и сказала, что приедет в гости. Видимо, личные данные женщины были засекречены после того, как у нее появились серьезные проблемы с неким мужчиной, и время от времени она пряталась от него у бабушки.