В 04:50 я вернулся к церкви Всех Святых дожидаться подкрепления, которое, если я правильно понял инспектора Мэйкуэйта, вскоре должно было прибыть. Почти немедленно я заметил фигуру, прислонившуюся к стойке ворот дома номер двенадцать по Ледисмит-кресент.
Это был Шпик Один. На руках и лице его наблюдалось множество ран, снова выглядящих как следы укусов. Он нетвердо держался на ногах, но, когда я хотел вызвать «скорую», он остановил меня, заверив, что с ним все в порядке. Я спросил, что случилось, и он произнес нечто вроде «Грегсон», полагаю, это была фамилия Шпика Два. Шпик Один показал на дом миссис Акума, по-прежнему запертый и окутанный мраком.
Я отвел его в машину, поскольку у меня там имелась аптечка, и усадил на заднее сиденье. Потом на скорую руку обработал раны, которые при ближайшем осмотре оказались неглубокими, хотя Шпик Один дрожал и выказывал иные симптомы, сходные с симптомами патрульного констебля Гейтвуд.
В 04:53 я, несмотря на все его протесты, связался с диспетчерской и сообщил им, в каком прискорбном состоянии обнаружил Шпика Один, а также сказал, что Шпика Два нигде не видно. И добавил, что, хотя и не знаю, под чьей юрисдикцией находятся эти двое, кому-то точно надо о них доложить.
В 04:54 я приблизился к дому 12 по Ледисмит-кресент.
Инстинкт, или предчувствие, как мы обычно его называем, не слишком высоко ценится в современной полицейской работе. Инспектор Мэйкуэйт определенно не одобрил бы такое; я даже слышал, как он однажды заявил, что это преступный пережиток. Тем не менее, хотя я и не разделяю веру миссис Акума в привидения, сейчас – вы могли понять это из моего промежуточного рапорта – мной овладело мощное предчувствие, что, что бы ни происходило в этом районе, центром всего является дом 12 по Ледисмит-кресент.
В 04:55 я приступил к проверке здания. Фасад подозрений не вызывал. Окна и двери были закрыты и заперты.
В 04:56 я обогнул дом и обнаружил, что задняя дверь распахнута настежь, хотя внутри по-прежнему было темно. Обычно я не вхожу в небезопасные помещения поздно ночью без поддержки, но, так как сейчас я не мог рассчитывать ни на чью помощь, вариантов не оставалось.
Не желая вспугнуть взломщиков, которые еще могли находиться в доме, я не стал включать свет и двинулся прямо по лестнице. На мансарду-чердак можно было попасть через люк в верхней площадке. Сейчас он был открыт, а складная лесенка – спущена. Я прислушался, но ничего не услышал, так что взобрался по лесенке на чердак и включил фонарь.
Вначале я не заметил ничего неладного, но потом разглядел, что торцевая стена вроде бы повреждена. Я подошел к ней и увидел дыру, проделанную в деревянной обшивке, примерно четыре на три фута. Судя по тому, как торчали щепки, отверстие пробивали изнутри. Я сунул голову в дырку и посветил фонариком вниз, озарив узкую прямоугольную шахту, тянущуюся до первого этажа, а может, и дальше, до самого фундамента дома.
Я тут же вспомнил о шуме, который слышала миссис Акума. Мог ли его производить некто, карабкающийся вверх по штольне между внутренней и внешней стенами? Некто, попавший в эту шахту из-под земли? Добравшись до мансарды, не наткнулся ли он на тонкую внутреннюю стенку, которую смог проломить? И вдруг я тоже услышал шорох – и снова направил луч фонаря вниз. Что-то там, вдалеке, шевелилось, хотя, что именно, я не сумел разглядеть. Глухой скрежет летел оттуда, словно некто дюйм за дюймом продвигался наверх. А еще я уловил скверный, очень специфический запах.
И я убежал с чердака, уронив по пути фонарь.
Офицеру полиции весьма тяжело признаваться в таком поступке, но в тот момент меня охватил всепоглощающий ужас. Я скатился по лестницам прежде, чем взял себя в руки: миг, и я оказался в гостиной. Там было темно, только тусклый свет уличных фонарей проникал сквозь задернутые занавески, но я понял, что в повернутом ко мне кресле кто-то сидит. Детали терялись во мраке, но, похоже, это был мужчина. У меня мелькнула мысль – опять-таки назовем это предчувствием, – что это Шпик Два. Еще я подумал, что он настороже и пристально наблюдает за мной. Возможно, виной тому просочившийся в комнату рассеянный уличный свет, но глаза его блестели, точно два осколка горного хрусталя.
Не успел я что-либо сказать, как услышал шум подъезжающих машин, и поспешно выскочил наружу.
В 05:07, покинув дом миссис Акума, я обнаружил четыре или пять бронированных фургонов, припарковавшихся возле церкви Всех Святых. Из грузовиков так и сыпались тяжеловооруженные парни из Спецотряда-22. Да, я просил подкрепление, но такого не ожидал.
Спецотряд-22, как вам, несомненно, известно, был сформирован в соответствии с Законом о чрезвычайных полномочиях полиции – он представляет собой ядро ударной силы в экстренных ситуациях. Мне и сейчас трудно смириться с мыслью о том, что британские офицеры полиции носят автоматическое огнестрельное оружие. Когда я, еще салага, был стрелком в СО-19, мы пользовались карабином MP-5, многозарядным, но не автоматическим. Автомат «куртц» выдавался только в особых частях и почти никогда не демонстрировался публично. Но для СО-22 подобное оружие, скорее правило, чем исключение. (Их роль в зверстве на Трафальгарской площади, как ни прискорбно, зафиксирована документально.)
Я заговорил с их командиром, старшим инспектором Бертелли. Я пытался объяснить, что происходит, но его это не интересовало. Он приказал мне покинуть территорию.
Его люди уже выстраивались в кордон вокруг церкви. Все новые и новые машины останавливались в заранее определенных местах по периметру раскопок. Я сказал, что думаю, что нужно заняться домом 12 по Ледисмит-кресент, проблема-то там, но офицер не слушал меня. Он заявил, что у него работа, а я, мол, пускай иду своей дорогой.
В 05:09, прежде чем я успел возразить, мне поступила срочная радиограмма из диспетчерской.
Сообщение шло под кодом ХХХ и содержало телефонный номер.
Код XXX – еще одно нововведение, сопутствовавшее Закону о чрезвычайных полномочиях полиции, против которого мы, члены федерации, резко возражали. Какими бы эвфемизмами вы его ни маскировали – «устранение угрозы», «хирургическое вмешательство», – нам всем отлично известно, что код XXX означает приказ стрелять без предупреждения. В свое время нас заверили, что этот код будет инициирован лишь в случае крайней опасности для населения. Нам также внушали, что едва ли когда-либо такая ситуация возникнет, а если и возникнет, совершенно немыслимо, чтобы ответственность за реализацию приказа легла на простых уличных полицейских.
Нет нужды говорить, что я опешил, получив подобную инструкцию, хотя это ночное дежурство и без того принесло мне массу недоумений.
Правило обращения с кодом ХХХ гласит, что надо немедленно позвонить по телефону, указанному в личной радиограмме, и тогда уже вам сообщат задание. Объяснений не последует, вопросы запрещены. Приказ приобретает первоочередное значение, его следует исполнить, отложив все остальные задания. Я сел в патрульную машину и набрал на мобильном указанный номер. Почти немедленно мне ответил суперинтендант Хобарт из Гринвича, что не удивило меня, так как кодом ХХХ не может воспользоваться никто, имеющий ранг ниже суперинтенданта. Но дальнейшие его слова стали для меня настоящим шоком – не покривлю душой, сказав, что весь мой мир пошатнулся.
Мне назвали имя объекта – патрульный констебль 5829 Шарлотта Гейтвуд. Суперинтендант Хобарт сказал, что ошибки тут нет и что я, чтобы разобраться в ситуации, должен знать, что экипаж «скорой помощи», забравшей констебля Гейтвуд, в составе трех человек, найден мертвым в переулке Льюишема. Констебль Гейтвуд, по общему мнению, угнала «скорую». В последний раз машину видели направляющейся к Плэйстоу. Прежде чем он положил трубку, я нарушил основное правило и спросил, почему задание поручено именно мне, когда под рукой столько стрелков из СО-22. Возможно почувствовав, что молчание при данных обстоятельствах принесет больше вреда, чем пользы, он ответил, что, во-первых, я обладаю подобными полномочиями и, во-вторых, и это гораздо важнее, на данный момент из всех дежурных офицеров Юго-Восточного Лондона я, наверное, лучше кого бы то ни было представляю, с чем мы имеем дело.