Я называю это Башней.
О, это не самое худшее место.
Тут всего десять этажей, и лифты обычно работают. Н о не сейчас, конечно.
Мы на верхнем этаже. Как это типично, говорил он. Поселить пару старых, никому не нужных трясущихся артритиков на самую верхотуру и оставить их там гнить. В надежде, что они грохнутся с лестницы и сломают шейку бедра и не будут долго обременять Государственную службу здравоохранения, потому что неизбежно заработают пневмонию, а медсестра подкрадется ночью и перевернет их вниз лицом, чтобы они задохнулись. Да, с годами Кен становился все брюзгливее и пессимистичнее. Он являл собой этакое самосбывающееся пророчество. Помнишь, каким он был, когда мы с тобой впервые встретились с ним? Кеннет Стэнтон, худощавый красивый парень с темными волосами и выразительными карими глазами, говоривший, как диктор на радио. О да, он был тогда очарователен. Но жизнь вышибает это из тебя. Или из некоторых из нас. А потом смерть вдруг вышибает все и сразу.
Первое, что я сделала, когда мы оказались здесь и ворчащие грузчики удалились, я подошла к окну и шагнула на маленький балкончик. Мы уже были тут один раз, но тогда лил дождь. А теперь я сказала: «Кен, иди посмотри, весь Лондон как на ладони. Я даже вижу реку!»
Тот день был солнечным, тот осенний день. Прохладный золотой свет струился с небес, и в садиках и парках, стесненных домами и дорогами, деревья сияли желтизной, и алым, и багрянцем, и рыжим – как твои волосы, Лаура!
И река блестела, как серебристая улыбка.
Но Кен только сел на старый диван и заплакал.
О господи, Лаура. Бедный, бедный Кен.
Но я стала называть это место Башней. Я живу на вершине величественной башни, передо мной открывается вид на мили вокруг, я как королева из какого-нибудь романа-фантазии того, кто действительно умел писать, вроде Анджелы Картер. Фффихсв
Извини за опечатку, Лаура, просто кто-то только что постувчал в мою дверььь.
Извини.
В смысле – постучал.
Никто ко мне стучаться не может. Никто теперь не поднимется сюда. Здание совершенно пусто, тут живут разве что крысы и насекомые, да еще голуби и чайки иногда залетают, хотя теперь я не могу расходовать на них даже крошки. Но стук был.
Это само по себе пугает, хотя сейчас день, а днем обычно никого – из них – внизу нет, а когда они есть, обычно ночь. В любом случае. Разве они стучат?
Стучали всего два раза. Потом я услышала девичий голос. Он кричал: «Есть там кто-нибудь? Не бойтесь».
Это не похоже на них. Они не разговаривают с тобой. Насколько мне
Мне это неизвестно.
Голос казался человеческим и очень молодым.
Как будто девочке максимум 16. Столько, сколько когда-то было мне и тебе. 16.
Я сидела окаменев, как говорится.
Сейчас она ушла.
Что ж, мне надо быть особенно осторожной. Кен и Роджер позаботились о том, чтобы дверь была надежно укреплена, ящик для писем заколочен, поставлены замки и все такое, прежде …
…прежде. Шкафы и холодильник полным-полны, хотя холодильник и не работает, с тех пор как отключилось электричество, но и он теперь набит битком крупами и прочими сухими продуктами. А сперва мы выставляли его на балкон по ночам, и еда не портилась. Слава богу за английские летние холода.
Раньше у меня тут росли цветы в горшках. Они хорошо прижились. Потом отключили воду, а расходовать воду из бутылок мы не могли, и цветы завяли. И знаешь самое глупое из всего что когда я думаю о деревьях в моем саду и этих цветах и птицах я начинаю плакать. А когда думаю о Кене и о том что случилось я совсем не плачу и думаю, я видно ужасная женщина и сумасшедшая, и
(текст обрывается)
Пятница
Дорогая Лаура.
Прошло два дня с тех пор, как я писала тебе. Как, верно, понятно из моих сумбурных писем, компьютер Кена не работает без электричества, но у меня еще остались запасы ленты для старой верной пишущей машинки – они хранились в моей «шкатулке для драгоценностей». На самом деле это всего лишь жестяная коробка из-под печенья с репродукцией прерафаэлитской девушки на крышке – какой-то прекрасной нимфы с волосами совсем как у тебя.
В этой коробке лежал жемчуг моей тетушки, и перстенек с изумрудом, который Кен подарил мне на сорокалетие, и еще пара безделушек. Но мы все продали, когда потеряли магазин. Теперь там только мое золотое обручальное кольцо. Я сняла его после возвращения Кена. Обычно там лежал и маленький пистолет, но мне показалось неправильным хранить его вместе с кольцом, так что сейчас он живет в ящике со столовыми приборами. Я постепенно выживаю из ума, полагаю, однажды я достану пистолет и попытаюсь с его помощью есть макароны.
Что я ела сегодня на обед? Несколько перезревших, явно просроченных помидоров и подгоревший бобовый суп. Я готовила его в кастрюльке над двумя свечками. Немного передержала. Я иногда позволяю себе стаканчик вина, пока жду. Всего один. Убила бы за ломтик бекона, поджаренный или запеченный, или за свежее яблоко. Но нет, я не буду убивать. Из моего окна я вижу внизу развалины маленького супермаркета. Окна все выбиты, тележки, и все такое прочее вот уже пять дней валяются на тротуаре. И дикий фруктовый сад меньше чем в миле отсюда. Помню, как часто во время прогулок проходила мимо него и восхищалась краснозелеными яблоками, и желтыми грушами, и кустами ежевики, тянущими колючие ветки из-за ограды.
Отсюда, сверху, я видела, как дерутся за них люди. Битвы у супермаркета и у других магазинов были страшнее. Гораздо ближе. Первыми пали забегаловки, где продавали спиртное. Звон стекла, крики. Помню, как подумала, господи, все и вправду так, как изобразили писатели вроде Уиндема и Кристофера. Конец света.
Я не собиралась говорить тебе об этом.
Я хотела рассказать о ней.
О девочке.
Я думаю, люди неминуемо возвратятся в это здание. Большинство семей выехало. Возможно, у них нашлись пристанища понадежнее. Жена Роджера с двумя сыновьями ушла после того, что случилось тогда. Они звали и меня. Но она, и естественно мальчики, гораздо моложе. Ей всего пятьдесят, а сейчас это все равно, что сорок, не так ли? Я бы задерживала их, и они бы бранили меня. Я отказалась. Они ушли на следующее утро. Позже, когда здание опустело, пару раз на нижних этажах селились новые жильцы – за неимением лучшего слова. Однажды мужчина и женщина поднялись сюда, но они не стучали, только выругались и снова сбежали вниз. Тогда тут очень плохо пахло. Сейчас запах, думаю, более или менее выветрился.