Как я ненавидела, когда он уходил! Нет, я понимала, что это необходимо. Только благодаря этому мы могли надеяться запол;учить кофе, и чай, и вино, и виски, и туалетн;ую б;умагу — предметы роскоши, одним словом. Но за него я боялась меньше. Когда подступала ночь, было страшнее. Я слышала то, чего нет. Нет, что-то все-таки бадо — но зто бши крысы, всего лишь крысы. Жена Роджа ладила с ними. Она сказала мне: «Как мило, что зверьки выбрали себе место рядом со мной и моими мальчиками». Они никогда не звали меня к себе, да я бы и не пошла. Они люди доброжелательные, но очень ограниченные и шумные. И слишком часто употребляли слово на «Н»22 — утверждая, что ничего «такого» не имеют в виду, но господи — до чего же это противно. Так что я осталась у себя наверху и попыталась уснуть в пустой угольно-черной — спасибо самодельным оконным ставням — тьме, к которой уже успела привыкнуть.
Жена Роджа сама пришла ко мне на след;ующий день. Было два часа.
— Он не вернулся. А твой Кен?
— Нет, — сказала я. — Но Кен предупредил, что они будут поздно.
— Родж обещал, что они придут к одиннадцати утра. Он никогда не ошибался, мой Роджер.
Она не осталась, а спустилась к себе.
Позже, когда уже начало темнеть, я услышала ее рыдания и крики — у нее была истерика. Ночью мальчики вышли на поиски отца. Так его и не нашли.
И он не вернулся, никогда. Я имею в виду — ни он, ни то существо, которым он мог стать — да и, вероятно, стал. Что странно, поскольку, судя по тому, что я слышала, они обладают в некотором роде инстинктом возвращения домой. Что эаставляет меня предположить, что они все-таки способны как-то мыслить. Что-то остается в иэвилинах их раэлагающихся, уже не человеческих мозгов. Какая-то память, одинокая тяга к тем, кем были они
даже когда они становятся шаркающими раэвалинами
с
вырванными из тел кусками, с обнажившимися, порой вываливающимися внутренними органами, с гниющими в глаэницах глаэами, со свисающими до самого подбородка языками.
Вот как
Вот как
Он
Ке н
Вот
Вот таким он вернулся.
Тогда
я еще иногда открывала
дверь,
даже спускалась на этаж передать что-нибудь Роджу.
Прошла ночь, прошел следующий день, и я поняла.
Я не плакала. Я только шагала вэад и вперед. Я не могла есть. Я выпила целую бутылку воды из какого-то шотландского источника. А потом три стакана вина за полчаса, и меня вырвало. Какое расточительство.
Потом я спустилась к семье Роджа, узнать, нет ли каких-нибудь новостей, хотя энала, что нет, и их таки не было, и с трудом притащилась к себе. Доела какие-то зачерствевшие крекеры. В голове крутилась ужасная мысль о том, насколько дольше я смогу растянуть запасы, если мне предстоит уничтожать их
одной. И еще более ужасная о том, что пополнить их будет уже невозможно. Кен, хотя к тому времени ему было под семьдесят, оставалея сильным и вполне бодрым. Моя же бодрость иссякла на цифре 61. Спина, колени — все не сгибалось, все болело. Возиться по дому — вот и все, что я могла — могу. Определенно дряхлой старушенции Рут не одолеть десять лестничных пролетов вниз, не обшарить все вокруг по-быстрому, но осторожно, в поисках чего-нибудь стоящего, и не втащить ничего, даже себя, на десять пролетов вверх, в квартиру.
Я захлопнула дверь и заперлась. Дверь мы уже укрепили, обили железными листами — панелями от старых стиральных машин и всем таким прочим. Поверх заколоченного ящика для писем Родж приварил стальную пластину.
Была середина ночи. Точное время не скажу. Чернота угольная. Н уснула в кресле.
И тут что-то снаружи
Как я уже говорила, они не стучат. Насколько мне известно, но, ради бога, мне ведь известно только то, что рассказывали Родж и Кен.
И Кен. Он не постучал.
Это было как
маленький слон, возможно спотыкающийся, шаркающий, колотящийся о дверь всем телом, словно случайно.
Или не слон. Вообще не что-то живое. Что-то противоположное живому. Восставшее?
Шлепок и удар, шарканье, и шорох, и удар. Снова и снова. Как ставня или дверь на ветру. Но шумел не ветер.
Н знала, что там, кто там. Оно не уйдет. Возможно, оно обладает сверхсилой, оно больше не боитея боли, им движет только слепая тяга
к дому.
Н не любила его. Не любила его уже многие годы, если я вообще когда-нибудь любила его, может, и не любила никогда, но я знала: он там , и думала, что
он — оно — ломится в дверь и в конце концов ему, наверное, удастся вломиться.
Он научил меня, как этим пользоваться. Мне казалось, это трудно — он был таким нетерпеливым, — но потом я поняла общий принцип. Я говорю