Мы немного поспорили, чья тут вина, а потом доктор Куш-ваха заметил нечто, напоминающее перевернутый фургон, застрявший в кустах у взлетно-посадочной дорожки. Отправившись посмотреть, мы обнаружили не только сельскую «скорую помощь», оборудованную простейшей медицинской техникой, мы обнаружили неладное с ее пассажирами. Задние дверцы были распахнуты, все внутри забрызгано кровью. Чандиш обогнул машину и в ужасе простонал «0 боже!».
Кинувшись к нему, я увидела, что стало причиной этого ужаса. Под перевернутым автомобилем лежало тело: высовывались только ноги и одна рука, придавленные мертвым грузом. Вокруг разлилось море крови. Но клянусь, одна из ног дергалась, словно пытаясь оттолкнуться от скользкой травы. «Он еще жив!» — воскликнула я.
Чандиш отмел эту версию, показав, сколько крови вытекло из-под фургона. Он сказал, я выдумываю. Мы сцепились, а когда кончили ругаться, доктор Кушваха опустился на колени рядом с изувеченным, раздавленным трупом. Тело остыло, сказал он, проверяя пульс. Признаков жизни нет.
По следам заноса на траве и слежавшейся почве посадочной полосы стало ясно, что «скорая» ехала довольно быстро вдоль дорожки, сошла с ровной поверхности и перевернулась. Кто-то невезучий, должно быть, стоял прямо перед машиной, когда это случилось. Мазки крови украшали и лобовое стекло изнутри, но водителя не было. Значит, его ранение несерьезно. Но что произошло? Я огляделась и увидела примятую траву, говорящую о том, куда подались
выжившие.
Мы еще немного поспорили, причем Чандиш настаивал на том, чтобы забраться в «кинг-эйр» и убраться отсюда, к чертовой матери. Я почти согласилась, но Кушваха подавил нас своим старшинством и призывом к исполнению обязанностей. Мы зашагали к поселку, в маленькую больницу на десять коек. Здешней посадочной полосой пользавались в основном для медицинских нужд, так что ее постарались проложить как можно ближе к городу. Тем не менее та еще вышла прогулочка по сухой жаре, с бременем неизвестности.
За исключением нескольких фигур вдалеке (как-то странно хромающих, подумала я), мы никого не увидели. Они тоже не замечали нас, и никто из нас по какой-то невысказанной причине не чувствовал склонности кричать, приелекая их внимание, даже если бы они и могли услышать нас на таком расстоянии. Стояла какая-то неестественная тишина, создавая ощущение заброшенности. Вот мы и нервничали.
Однако улица Бурбах не была пустынной. Свернув на нее, мы тут же увидели труп, распластанный посреди дороги. Обследовав его, мы обнаружили, что куски его плоти вырваны. «И съедены»,— заметил доктор, указав на отметины зубов. «Диким животным», — с надеждой предположила я. Кушваха пожал плечами. Следы, конечно, больше походили на результат работы человеческих зубов, чем клыков зверя. Но этого же быть не могло, да? В любом случае не обошлось без своего рода coup de grace29 — голова жертвы была оторвана, а череп размозжен.
Чандиш заявил, что желает знать, какого дьявола тут творится. Я не стала строить догадки, но подумала, что мы оба точно знаем, что здесь случилось.
В госпитале нас ждали кошмар и кавардак. В фойе лежало еще несколько изувеченных трупов, но никого живого - даже те четыре-пять фигур, появившихся в конце коридора, живыми не были. В разодранной, окровавленной одежде, все они носили следы физических повреждений. Один закричал; глаза темные, лишенные выражения. По ним-то Чандиш и опознал его. Он схватил меня за руку и прошептал: «Помнишь тех беженцев в лодке? Тот же взгляд».
Доктор Кушваха двинулся к ним, а они, шаркая, к нам. Меня пробрал озноб. Это был ужас, который чувствуешь в присутствии неестественной смерти. Я ринулась к доктору и потащила его прочь. Он упирался, сердился, и мне пришлось выпалить объяснение, которое, уверена, не имело смысла.
«Мы должны помочь им», — сказал он.
«Им не поможешь, док!» - прорычала я жестко, надеясь, что эти слова врежутся в его сознание. «Они мертвы»,— добавила я на тот случай, если до него еще не дошло. Он нахмурился.
И вдруг он понял, словно барьер между миром, который он знал, и новым, диким и неправильным рухнул. Глаза доктора расширились, кровь отхлынула от лица.
Я видела пару фильмов про зомби, в которых обычные парни становились супергероями и начинали гвоздить живых мертвецов бейсбольными битами и всем таким прочим, сыпля на ходу плоскими шутками. Сейчас, однако, героизм исключался. Перед лицом этих совершенно неестественных созданий - с абсолютно пустыми глазами, с их бесчеловечностью, грозящей всем твоим представлениям о священности жизни, бесповоротности смерти и стабильности реального мира, — любые стремления к героическим действиям просто улетучивались. Я ощущала опасность всем своим существом, утратив способность рационально мыслить и реагировать. Это совсем не то, что представало перед «простым парнем» в ужастиках. Один вид этих шатающихся метафор неумолимой абсурдности смерти выходил за рамки любого воображения -такое не представишь, пока не увидишь своими глазами. В целях самозащиты разум мой отключился.