— Вот теперь я из-за вас остался босиком! — Канарин сорвался на крик. Он взял Лиду за холодную руку и повел по улице. Там выше, ближе к ботсаду, молча и быстро пересекали дорогу люди. Другие бежали от ботсада к выстроенным вдоль улицы машинам, хлопали дверями и уезжали наверх, чтобы перевалить через холм и съехать вдоль ботсада по Тимирязевской на Теличку или набережную.
— Я понимаю, — бормотал Канарин, сворачивая в проулок Арсенальского дома, отгороженного от усадьбы Дворца ветеранов кованым забором с красными столбам, — Понимаю что вы наверное думаете, наступил описанный в Апокалипсисе конец света.
Когда-то столбов и забора тут не было, а вот каштаны вдоль росли кажется всегда, и люди спокойно шли туда, за кинотеатр, где поднимались по маленькой лестничке в узенький коридор между заборами частных домов. Миновав его, достаточно было пройти пустырь под горой и сойти по лестнице к подножию Дома художников, стоящего в яме у подпорной стены изрытого ярами склона, известного как Собачка.
А теперь блин надо обходить, потому что — кованый забор!
Они завернули в тенистый, совершенно тихий двор, расположенный в котловане у почти отвесного пригорка, где, на широком уступе, за гаражами и детской площадкой, стояла такая же хрущовка, как и Арсенальская.
Лида шла медленно, Канарин буквально тянул ее и болтал, болтал:
— Моя фамилия Канарин, был Казарин, а стал Канарин, как желтый пигмент, только с ударением на второй слог. Я местный житель, старожил. Живу вот там наверху есть большой дом, Дом художника, там мы будем в безопасности, оттуда сверху плевать сможем на зомби.
— Сомнительная забава, — сказала Лида.
— Что вы так плететесь? Вы же хоть в длинной юбке, но не в кимоно? Сидячий образ жизни? Бег! Спорт! — он воодушевился.
Они стали подниматься тропкой по травянистой горке к ржавым, громоздким гаражам. Старая корявая груша охраняла те гаражи и днем, и ночью. Пройдя между ними, Канарин с Лидой выбрались во двор перед хрущовкой. Левее, в продолжении двора, была еще одна. Канарин размахивал руками:
— Здесь такая топографическая чехарда, что новые почтальоны путаются! Она не отражена на картах! Вот этот дом имеет адрес Бастионная 11-А, а соседний — Бастионный переулок 11, чувствуете разницу? И там и там нумерация достигает 11, но дома относятся к разным адресам, хотя смежны.
— Это сейчас так важно? — спросила Лида.
— Если придется вызывать скорую и объяснять, то важно, — Канарин почти обиделся.
Около гаражей под березой росла из земли деревянная скамейка. На ней сидел Титаренко — вечно молодой и вечно пьяный. По жаре он был одет в бежевый плащ и держал на коленях шляпу с пропотевшим ободом. С восьмидесятых годов Титаренко застыл цельным образом и, кажется, даже продукты покупал в магазине по тем еще ценам.
Он услышал разговор, обернулся и обрадовался:
— О, Козырь!
— Юрка, послушай серьезно — там живые мертвецы на Бастионной. Иди домой.
Титаренко развел ладонями:
— Ой.
— Домой говорю иди.
— А я их подожду, — Титаренко улыбнулся нагло, — Может мы козла забьем?
Он очень любил играть в домино и приглашал почти всех, кто проходил мимо. Канарина он не приглашал.
Следом Люде и Канарину понеслось нестройное пение:
— Прошли те золотые годы, когда бухали вместе мы на Пятачке…
Двор был заставлен машинами, а сбоку, между хрущовками тоже стояли машины — и в том междудомьи виднелась бетонная стенка, подпиравшая заросшую вишнями да сиренью гору, переходящую в ботсад.
Но Канарин повел Лиду вперед, в соседний двор. Прямо по курсу через светлые деревья грецких орехов просматривался белый крейсер — Дом художников.
— Козырь дурак! — заорал со скамейки Титоренко.
В новом дворе, на лавочке у парадного, прячась в яблоневой тени палисадника, беседовали две бабки. Возле одной была припаркована тележка-кравчучка — явный признак возвращения с базарчика на Пятачке.
— Прячьтесь по домам! — обратился к ним Канарин, — На улице убивают!
— Кто убивает? — нахмурилась одна.
— Живые мертвецы, зомби!
— Это Титоренко собутыльник, — сказала ей вторая.
— Я не пью давно!
— Всё понятно! Иди-иди!
— Да что же это такое? — Канарин расставил руки, — Я даже фамилию сменил!
— Иди-иди!
— Ехай-ехай! — добавила другая старушка.
— Идем, — он повёл Лиду дальше. Они стали спускать по лестнице, что вела по склону вниз на пустырь между осколком частного сектора и мастерскими ПТУ, что лежали еще уступом ниже. С того пустыря и сходили ступени в тыл Дома художников.