– И что ты с ней сделал за это? – но Джон спрашивает совершенно серьезно, чувствуя расползающуюся в груди злую прохладу.
– Только зубы слегка проредил, ничего серьезного, – Рамси качает головой. – Объектам нельзя позволять такие вещи, Джон. Нельзя позволять кусать хозяина, что бы он ни сделал.
И здесь Джон предпочитает промолчать, потому что если уж он годы назад смирился с жертвами проекта “Дредфорт” – ради общего блага – то сейчас нечего и начинать. И в этом и заключается одна из главных сложностей с Рамси – необходимость отделить его от безликого исполнителя одной из самых дерьмовых человеческих миссий. Джон запоминает это в очередной раз, думая, что в попытке понять начинает ходить по кругу.
– Ты похож на нее, – тем временем говорит Рамси, внимательно смотря ему в глаза. – Только она была пожестче. И одновременно послушнее. Но, так или так, а у того, почему я поцеловал тебя тогда, в первый раз, та же причина. Ты красивый, ты нравишься мне и ты особенный, отличаешься от других. То есть многие отличаются от других, но мне нравится, как это делаешь ты. Ты похож на Иву и на Русе немного. Но не такой, как они. Чтобы сломать их, определенно понадобилось бы что-то не меньше ядерной бомбы, – он закатывает глаза, – слишком много усилий, чтобы хоть немного повредить их примитивные защитные механизмы. По крайней мере, я так и не смог, хотя они оба и мертвы. Но что бы ни происходило с ними при жизни, они и не думали страдать, только принимали это как неизбежность и не сломались, даже когда я вырезал ей глаза, а он заразился. Чтобы сломать тебя, мне нужно просто сильнее сжать руку на твоем горле. Но я не хочу.
– Ты и правда так это видишь? – Джон вспыхивает.
– Я не “так это вижу”, я знаю, – но Рамси только опять качает головой. – А ты не понимаешь, Джон. Знаешь, у Русе в свое время был отличный планшет, такой современный и крутой. А знаешь, сколько мне потребовалось усилий, чтобы его сломать, когда я разозлился? Я просто разбил его о плитку у нас на кухне. И все, не подлежит восстановлению, и вся работа встает на несколько часов, спасибо резервным копиям, что не на несколько недель или месяцев. И сейчас я говорю о том, что тебя легко сломать, но после этого ты будешь бесполезен, тебя нельзя будет пересобрать. Но и нельзя будет поехать в магазин и купить тебе замену, нельзя будет выкачать твой мозг из облачного хранилища. Ты спрашивал меня, как работают правила. Так вот как, Джон. Я высоко ценю полезные и уникальные вещи. И ты будешь в безопасности, пока твой мозг настолько ценен.
Джон яростно молчит, в упор глядя на Рамси.
– И сейчас я хочу поцеловаться с тобой, – спокойно продолжает тот. – Потому что ты такой особенный.
– Подожди, – но Джон упирается раскрытой ладонью ему в грудь. – Раз уж ты взялся объяснять… я все равно не понимаю. Не почему ты хочешь этого со мной, а почему ты вообще этого хочешь.
– Ну, это все-таки приятно, Джон, – беспечно объясняет Рамси. – И мне нравится, я же сказал. Физически нравится. Хотя вообще я и правда не планировал заходить с тобой так далеко. Но ты все равно… как это… моего типа. Который меня заводит. И у меня от тебя ничего так кровь греется. И у тебя от меня, это же видно. Я бы ведь не стал… ничего, если бы ты не хотел. Но ты хочешь. И хотя ты посложнее моей матери, я все равно вижу, что нравлюсь тебе, Джон Сноу, – его маленькие полупрозрачные глаза смеются.
– Ты мне не нравишься, – но Джон спокойно качает головой, и смешливая нотка уходит.
– Вот как? – Рамси задумчиво прикусывает нижнюю губу. – А зачем тогда ты целуешься со мной, Джон?
– Я не целуюсь с тобой больше, – осторожно напоминает Джон. – То есть да, раньше – мне нравилось. Теперь нет.
– А тогда? В доме? – пытливо спрашивает Рамси.
– Тогда… я был возбужден, не знаю. Мне не было разницы, все и так уже стало… – Джон не уверен, что может сказать, каким именно все стало.
– И правда, – вдруг соглашается Рамси и машинально ухмыляется краем рта, выдавая неважную внешнюю реакцию и явно погружаясь в свои мысли. – Слушай, я так замотался, что совсем перестал за этим следить, а ты и правда не целовал меня с тех пор. Пекло. Значит, я тебе больше не нравлюсь?
– И я уже не раз говорил тебе об этом, – Джон кивает, но Рамси это игнорирует.
– Но как бы… ты не против перепихнуться со мной, так?
– Мне не слишком нравится формулировка, но выходит, что так.
– Почему? – продолжает допытываться Рамси, и Джону кажется, что можно услышать слабое потрескивание, как у затасканного жесткого диска, на котором спешно переписывается информация.
– Потому что… мне хочется, – но он решает не подбирать слова и ответить честно. – Я имею в виду, так же, как и тебе, физически. Из-за того, что мы спим вместе, греемся вместе, все время вместе… я не хочу объяснять. Просто, наверное, слишком поздно и уже глупо было бы начать сторониться тебя в этом плане. И слишком холодно, – он добавляет, слегка передернув плечами.
– Тебе сейчас холодно? – и Рамси спрашивает неуместно, но Джон почему-то думает, что это не дрянной флирт, а тоже своеобразная попытка понять. И соглашается.
– Да. Но не в этом плане. Я просто… устал.
– Ты уверен? – но Рамси задает еще один внимательный вопрос, и после долгой паузы Джон отвечает негромко, устало глянув ему в глаза:
– Не знаю.
Рамси как-то нервно облизывает край рта, и Джон понятия не имеет, какая это его реакция из множества и есть ли вообще среди них хоть одна настоящая. Но думает, что сейчас все равно находится к пониманию Рамси ближе, чем когда-либо, и мысленно перебирает все свои опрометчивые решения, приведшие к этому. Начиная с того, как он промолчал в роще, и заканчивая тем, что позволил Рамси надеть ошейник Серого Ветра.
После того раза Рамси пришел к нему в постель следующей же ночью. Забрался под одеяло и прижался к спине, голый и горячий, как раскаленная печь. Джон молча смотрел в темноту и даже не повернулся.
– Ты теперь будешь приходить каждую ночь? – только и спросил он, когда тяжелая рука накрыла его мерно поднимающийся живот.
– Я прихожу, когда захочу, – шепот обжег ухо. – Захотел сегодня. Захочу – приду завтра.
“Даже если я все-таки запру эту хренову дверь?” – подумал еще спросить Джон, но промолчал. Он чувствовал каленое дыхание на своей шее и слегка напрягшийся член, касавшийся бедра, и ничего с этим не сделал. Он не мог уснуть, наверное, часа два до этого, но в злых медвежьих объятиях намертво вырубился через пару минут.
Ему приснилось кладбище, и молодой парень с тусклыми карими глазами и расползшейся по подбородку каменной коростой посмотрел на него из свежей влажной могилы.
– Проснись, Джон. Пожалуйста, проснись, – печально сказал он своим почти беззубым ртом.
– Прости, – сказал Джон, взяв лопату, и бросил на его лицо ком жирной черной земли.
Когда он проснулся, Рамси так и лежал рядом, негромко похрапывая и прижавшись к нему распотевшейся от тепла грудью и утренним стояком. Джон выбрался из-под его руки, с силой вытирая чуток опухшее лицо тыльной стороной ладони, и подумал, что проспал, наверное, не меньше двенадцати часов. Его наручные часы показывали, что на самом деле не прошло и четырех, но он решил, что они врут.
Больше он не стал даже пытаться помнить о том, чтобы запирать дверь. Это показалось ему чем-то неважным, вроде того, чтобы махать полотенцем на охвативший дом пожар. И, в конце концов, рядом с Рамси он наконец-то начал высыпаться, и в этом доме, на пропахшем их спермой и потом покрывале Эддарда и Кейтилин, и в палатке по дороге на юг – Рамси настоял, что им лучше будет идти по реке, а потом по льдам залива, уже после свернув к магистрали, чтобы не оказаться посреди этой самой магистрали без каких-либо припасов, – насильственно втолкнув в глотку хоть какой-то еды и в полусне отметив пройденную часть маршрута на потертой карте, и в чьей-то брошенной квартире, торопливо мастурбируя друг другу перед сном. Снежный буран поглощал все видимое пространство настолько, что даже зданий и тополиных рощ, простирающихся вдоль берегов, почти не было видно, и все, что запомнилось Джону, в какой-то момент резко сузилось до этого усталого сна без сновидений, нескончаемого холода, дерьмовых шуток, тошнотворного вкуса консервированного лосося, запаха мокрой шерсти Призрака и того, как Рамси слегка сплевывал в ладонь перед тем, как сунуть ее под одеяло.