Впрочем, нет. Никаких коров и других генно-модифицированных существ. Человек должен провести для себя отчетливую черту, и Уэйн мысленно оставил за этой чертой всяких идиотских созданий, даже если они обладали человеческими повадками. Надо соблюдать хоть какие-то стандарты.
Потому что иначе эти границы быстро начинают размываться. Он помнил, как когда-то говорил, что трахает только красивых женщин. Его последняя шлюха была откровенной уродиной. Если продолжать в том же духе, скоро скатишься до уровня Калхауна и начнешь искать дырки в попугаях.
Он опять проснулся от толчка локтя Калхауна в ребра и заметил, что монахиня поднялась со своего места. Уэйн был уверен, что она не спала, но при этом выглядела бодрой и энергичной. Монахиня кивнула на окно с их стороны:
— Земля Иисуса.
В ее голосе опять прозвучала странная интонация, и мертвецы ответили своим заунывным "Бласлови нас, Иис".
Стало темнее и не так жарко, наступала ясная прохладная ночь с луной цвета кованой меди. Автобус плыл по белому песку, словно таинственная шхуна на всех парусах. Они взобрались на невообразимо крутую гору, над которой как будто играли сполохи северного сияния, а потом стали спускаться в миниатюрную радугу, наполнившую салон разноцветными бликами.
Спустя пару минут глаза Уэйна привыкли к мельканию огней, автобус свернул вправо по опасно крутой дуге, и перед глазами появилась долина. С этой точки местность внизу просматривалась ничуть не хуже, чем с самолета.
Внизу расстилалось море полированного металла и пляшущих неоновых огней. В центре долины стояла статуя распятого Христа высотой не менее двадцати пяти метров. Большая часть тела была сделана из светлого металла и разноцветных неоновых трубок, которые и создавали основное освещение. Поперек хромированной пластины лба в несколько оборотов обвивалась колючая проволока, из-под нее свисали пряди неоновых волос цвета ржавчины. Глаза Создателя — две огромные зеленые сферы — поворачивались справа налево и обратно с монотонностью вентилятора. Рот растянулся в улыбке от уха до уха, и внутри торчали зубы из сверкающего металла вперемежку с зияющими чернотой дырами. Статуя была снабжена массивным членом из пучка полированных прутьев и неоновых колец; член выглядел гораздо солиднее, чем стоящие с обеих сторон от него подагрические ноги из стальных труб, а вместо головки пульсировал слепящий прожектор.
Автобус кружил по склону долины, спускаясь на дно, словно дохлый таракан в унитазе, но наконец дорога пошла прямо и вывела их к Земле Иисуса. Они проехали между ногами распятого Христа, прямо под пульсирующей головкой Его члена, к похожему на небольшой замок зданию, построенному из золотых кирпичей и с подъемным мостом, вымощенным драгоценными камнями.
Замок был здесь не единственным строением, состоящим из редких металлов и драгоценных камней: золота, серебра, изумрудов, рубинов и сапфиров. Только по мере приближения становилось ясно, что все это гипс, картон, фосфоресцирующая краска, цветные прожекторы и неоновые гирлянды.
Справа от Уэйна виднелся длинный открытый навес, под которым стояло множество автомобилей, по большей части школьные автобусы. Рядом было разбросано несколько неосвещенных хибарок из упаковочного картона и жести — возможно, дома для мертвецов. Позади автостоянки и хижин возвышались металлические остовы каких-то сооружений, едва выделявшиеся на фоне побледневшего неба; они напоминали скелеты выбросившихся на берег китов.
Справа Уэйн заметил здание без передней стены, служившее сценой. Перед ним на стульях сидели монахи и монахини. На сцене тоже выступали монахи — один за ударной установкой, один с саксофоном, остальные четверо с гитарами. Они так громко играли рок, что автобус начал подпрыгивать. Перед микрофоном стояла монахиня, в разрезанной спереди рясе, без головного убора, и пела голосом страдающего ангела. Динамики разносили ее голос по всей долине, и даже гул мотора был за ним не слышен. Она так долго и громко тянула слово "Иисус", словно это был плач из самой преисподней. Потом она подпрыгнула и села на шпагат, при этом так сильно выгнулась назад, словно в спине стояла пружина.
— Держу пари, эта шлюха способна подбирать своей штучкой четвертаки, — заметил Калхаун.
Брат Лазарь нажал кнопку, и сверкавший фальшивыми драгоценностями мост опустился над нешироким рвом, пропуская их внутрь.
Здесь было совсем не так светло. Стены оказались серыми и унылыми. Брат Лазарь остановил автобус и вышел, а в салон вошел другой монах. Этот был высоким и тощим, с кривыми, гнилыми зубами, подпиравшими верхнюю губу. И в руке помповое ружье двенадцатого калибра.
— Это брат Фред, — объявила монахиня. — Он будет вашим гидом.
Брат Фред вывел Уэйна и Калхауна из автобуса от оставшихся мертвецов в шапках с мышиными ушами и монахини в тонких черных трусиках и повел по длинному коридору с открытыми дверями по обе стороны. Кое-где горел свет, виднелись останки плоти на крюках, черепа и скелеты, лежавшие грудами, словно отстрелянные гильзы и высохшие ветви; груды мертвецов (действительно мертвых), словно поленницы дров, и каменные полки, заставленные колбами с огненно-красными, травянисто-зелеными и желтыми, как моча, жидкостями. Еще они увидели стеклянные кольца, по которым тоже текли разноцветные жидкости, словно убегали от погони, они дымились, как будто нервничали, и, освободившись, сливались в большие флаконы; были комнаты, заставленные верстаками, столами и стульями, на которых лежали инструменты, были комнаты с мертвецами и частями мертвецов и сидящими монахами и монахинями, которые сосредоточенно хмурились, глядя на отдельные части тел, и шевелили губами, словно готовые разразиться сенсационными заявлениями. Наконец они пришли в маленькую комнату с окном без стекла, выходящим на яркую мешанину огней, называемую Землей Иисуса.
Обстановка была самой простой: стол, два стула и две кровати по обе стороны от двери. На каменных стенах не было даже штукатурки. Справа имелась крошечная ванная комната без двери.
Уэйн сразу прошел к окну и взглянул на Землю Иисуса, гремящую и пульсирующую, словно возбужденное сердце. Пару секунд он прислушивался к музыке, потом высунул голову наружу и посмотрел вниз.
Окно располагалось высоко над землей, на отвесной и гладкой стене. Если отсюда спрыгнуть, каблуки сапог могут запросто выбить тебе зубы. Уэйн оценил перспективу и одобрительно присвистнул. Брат Фред решил, что похвала относится к Земле Иисуса.
— Это ведь настоящее чудо, не так ли? — произнес он.
— Чудо? — возмутился Калхаун. — Это третьесортное световое шоу? Нет здесь никакого чуда. Пусть твоя монахиня заберется на автобус и попадет своим дерьмом в кольцо с двадцати шагов, вот тогда это будет чудо, мистер Гнилые Зубы. А эта затея с Землей Иисуса — самая отвратительная и глупая идея после байки о вспотевшей собаке. Ты только взгляни на эту комнату. Можно же было поставить какие-нибудь безделушки. Повесить картинки, например со старой шлюхой, имеющей осла, или совокупляющихся свиней. И дверь в сортир тоже не помешала бы. Я не хочу, чтобы кто-то пялился, пока я буду тужиться. Это неприлично. Человеку свойственно освобождаться от дерьма в приятном уединении. Это помещение напоминает мне один мотель в Уэйко, где я остановился на ночь. Так утром я заставил хозяина вернуть мне деньги назад. Тараканы в той дыре были такими огромными, что могли пользоваться душем.
Брат Фред выслушал все это не моргнув глазом, словно наблюдать за говорящим Калхауном было так же любопытно, как за поющей лягушкой.
— Спите спокойно, не обращайте внимания на клопов. Завтра начнете работать.
— Не хочу я никакой работы, — бросил Калхаун.
— Спокойной ночи, ребятки.