— Не знаю! Много знаешь! Мне мать говорила тогда, что тебя чуть что… Что я теперь буду делать?!
Опять врет. Откинувшись в кресле, скрестив ноги внизу только (щиколотки), но разведя колени. Равнодушная, наглая нагота.
— Я знаю, видно, еще в десять раз меньше тебя! Мы только вместе можем разобраться! Что ты дочь Каварской, например, я узнал сегодня от тебя! А Маркин этот рассказал мне очень мало, только что он тебя знает! Я брал тебя на понт…
— Вот и набрался! Гад!
Она выпрямилась, полой халата промокнула лицо. По-хозяйски коротко и пристально оглядела с головы до ног капитана.
— Ладно, будем выбираться. Что тебе рассказать?
— Начиная с семьдесят восьмого года! Все!
— Ради памяти матери… Только поклянись, что не вы, менты, ее убили! А набрешешь — страшной смертью казню!
— Чем хочешь клянусь! Я ее застал убитой! Адрес ее нашел по телефону, который был в бумагах Маркина.
— Пускай так. Будем считать, что ты все равно покойник. А может, перед смертью и впрямь что подскажешь… Слушай! В том, семьдесят восьмом, мать уже хорошо устроилась, работала в одном деле с блядями. Она была умная… ее тогда попросили помочь… Я тому, кто ее убил!… Помоги мне его найти! Ладно, я верю, что не ты. Ты слабак! Слушай! Она держала «телок» тогда. Штук пять в разных местах на квартирах. А один ее уговорил, и я своих знакомых девчонок привела. Да те девки-то! К ним туда троллейбус влез бы! Там одна была еще малотронутая, а одна со всеми в классе переспала! А пришли два подонка. Я смылась, когда у них до дела дошло, а они все перепились, и что-то им померещилось. «Перемочили» они их всех сдуру! Короче — все! А на мать могли менты выйти. Только она их купила запросто. Даже одного, а потом еще одного прибрала к рукам. И ушло кусков всего на две пары «тачек»! Но потом мать отыгралась. Вот одним из этих падл и был Маркин Илья. Он и тот, второй, стали у моей матери ручными. Повязаны были все. Мать вышла на фирму. Называется «Таси» или вроде. Работают три отличных хирурга, у наших миллионерш удаляют жиры, носы им исправляют. А на самом деле — меняют внешность убийцам всяким! Ты знаешь, сколько такое стоит?! А мы вроде при них поставщики и охрана. Три мужика, мать и я. Меня мать хорошо оформила, житуху мне дала, вот эту хату, мужа мне нашла, только он скурвился, запил, убрали его. Нормально все шло. Все мы имели. В восемьдесят пятом, что ли, ноги у этого Маркина стали гнить. Отрезали. Он из дела не выходил, толку только не стало. Он все советы давал. Связи были. У него зверская наблюдалка была, понял! Он мог с человеком пять минут поговорить — и все уже знал про него. Мать еще ему все помогала, маслила его… он здесь вот, точно, бывал. Его все его соседка-дурочка в коляске возила всюду… А ты нам нужен был. Мать тебя хотела тоже оформить для чего-нибудь крупного, а пока, мол, Любка, пусть этот мент с тобой резвится, чай, ты не лужа… А мы с мамой встречались редко очень… только одна ее карточка у меня была. Еще ей поработать три года, и мы бы смылись за бугор.
— Погоди реветь. Кто второй?
— А надо ли тебе знать? Ишь губы раскатал!
— Как раз нужно. Я тебе теперь расскажу. То уголовное дело за семьдесят девятый год я взял не случайно. Из архива сообщили, что часть копий исчезла. Это случайно обнаружили. При проверке. А проверка пошла из-за какого-то анонимного звонка и утопленника с номером.
— Обеспокоились, значит? Да у вас там все продажные, только помани! А может, тот под мать стал копать, второй? У тебя-то шариков не хватает, а вот мать бы поняла, что у вас там забродило, гады!
— Я сам узнал случайно. Взял дело. А сегодня утром мне звонок, и с угрозой, что папка сгорит. Через час она сгорела. В буквальном смысле. А еще через час слышу тот же придушенный голосок, что, мол, приезжай, убийство будет. Какой голос у Маркина был?
— Если честно, то — придушенный. Как ты сейчас сказал. Это он звонил?
— Видать. На месте, куда он меня вызвал, я застал его труп. А от своего трупа он меня сюда, к тебе, вызвал. Кто мог его голосом отсюда со мной говорить? Маркина при мне в морг свезли. Без ног, диабетик, все сходится.
— Его «замочили». Может, даже мать приказала «замочить». Кто знал, что он тебе звонил на работу?
— Да человек пять! Уж точно, что четверо. А тут, у тебя, следы были точно, я засекал. И пил он тут, и ел. И машинистка моя, она случайно твой номер знает, здесь меня искала, а он с нею отсюда говорил! Для чего это все?!
Любка подтянула колено к подбородку. Разглядывала капитана будто бы пристально, но думала не о нем. На рожице — разводы слезной соли. Палец с перламутровым ногтем замер возле пупка. Задумался палец. Поскреб ногтем пупок и возле.
— Ну?
— А что -«ну»?! Я, Любк, смысла в этом не вижу! Для чего кому-то придуриваться, притворяться зомби, бегающим покойником?! Если тот, «второй», как ты его называешь, задумал бы избавиться от тебя и твоей матери, а вроде к тому дело идет, то зачем ему не своим голосом-то разговаривать?! У тебя фото этого Маркина есть?
— Сейчас.
Любка не спеша, вздрагивая сочными ляжками, животом, грудями «перелилась» с кресла на ковер. Постояла, вздохнула, вышла.
— Может, меня развяжем? — спросил вслед капитан.
— Может, — ответила Любка из гостиной.
Может. Может, конечно, и развязать. Получается, что это хулиганская штучка из обычных Любкиных: припрятать капитаново обручальное кольцо, запереть его (капитана) нечаянно в ванной, как раз когда нужно спешно уходить, забыть закрыть занавески и бродить голой перед окном, в то время как в противостоящем доме суетится с биноклем озабоченный лысый господин…
— Вот, — она сунула ему альбом.
— Руки же! Освободи.
— Боюсь я что-то тебя ослобонять, мент. Ладно! Смотри! Чуть что — опять свалю! Даешь слово, что ничего не отчебучишь?!
— Да даю! Не до этого! Надо же нам выкручиваться!
Наручники наконец распались. Капитан отшвырнул их, растер запястья. Взял альбом.
— А штаны пока не застегивай. Так и сиди… Вот он.
Зомби
329
Да, это был будущий покойник Маркин. С ногами. Молодой. Рожа неглупая и наглая.
— Да, это он. Совершенно точно, что вот этот мужик умер! Да… ведь когда я был у тебя, здесь, твоя мать звонила сюда, искала тебя, думала, что Маркин здесь. Значит, не могла она, как ты говоришь, приказать его прикончить. А я поехал искать ее, кто-то мне шепотком адрес дал…
Любка прислушивалась.
— Что там?
— Да нет, вроде. Показалось. Ты меня запугал. Эту дверь я тоже прикрою… так сколько раз ты был здесь сегодня?
— Не меньше трех… да! Есть еще факт. Моей Люське сегодня подкинули анонимку, где все про нас и про Зойку. И фотография, где мы с тобой вот здесь. Ты тайком сняла? С твоим автоспуском?
— Да… я понимаю, что ты хочешь сказать. Дело не в том, что я не догадываюсь, кто все это делает, я-то давно догадываюсь… но не знаю, что делать, не знаю! И говорить ли тебе? И никакого такого секрета… но никаким придушенным голосом он не говорит, да ему и не надо… Да, мент, в одном ты вроде прав: могут меня здесь накрыть! Враги у матери моей были смертельные, а я знаю некоторых-то точно!
— Назови мне того, кто сидит у нас в РУВД! Это ведь он за твоей спиной (за ее спиной улыбался желтый череп), я тут при чем — я не знаю, но…
— Давай рассчитаем? Сколько мне за все дела дадут? Максимум пятерку и то с натягом. К тридцати уж выйду. А то — раньше. Хотя… все равно не хочется. Поможешь слинять?
— Могу! У тебя будет целая ночь, а если я постараюсь, то и сутки. Соберешься и слиняешь. Потом довезу тебе новенький паспорт и все такое.
Любка переминалась с ноги на ногу, выпячивалось то левое, то правое бедро. Руки — в карманах распахнутого халатика. Ее желтоватая нагота была вздрагивающей и матовой, равнодушной и бесстыдной. Может быть, она всегда была такой, а все, что капитан находил в Любке раньше, было его собственным «добавком»?
— Без меня у тебя одна эта ночь в лучшем случае, и с убийцей за плечами. Твою запасную хазу он может и знать. От твоей матери, например. Я же, если буду знать, кто это, так его упеку… что он уже никому ничего не расскажет!