– Дышать в пакет помогает, когда там чеснок. Вдох – выдох, вдох – выдох. Это от других заклятий, но от моей болезни тоже помогает, не знаю почему. Шаманы Ургендо вместо пакета используют плавательный пузырь… – Егор глотнул и закашлялся, – да впрочем, тебе это не интересно.
Все-таки Егор остался самим собой – даже сейчас он был готов рассказывать про свою Африку. Постепенно я стал понимать, в чем дело – в своем отделе они создали какую-то смерть, но как бы выведать у Егора, в чем тут дело и как она передается?
– Егор, это яд? Или излучение?
– Это ни то, ни другое. Это хуже, это просто смерть.
– Так не бывает, – потупившись, произнес я.
– Не бывает, – согласился Егор. – Это магия. Заклятие.
– Заклятие? – я опешил.
– Заклятие духов тела, – медленно, на выдохе проговорил Егор, и на миг в палате наступила гробовая тишина.
– Оно произносится? – спросил я, чтобы что-то сказать. Слишком уж нелепо все выглядело.
Егор не ответил, и я спросил снова:
– Слушай, но ведь ты атеист? Как ты можешь верить в… Может, дело в другом? Отравление? Может, хороших докторов?
– Да при чем тут… – досадливо сморщился Егор. – И каких докторов? Ты думаешь, что в этом стеклянном сортире за двумя проходными плохие доктора? В лучшем военном госпитале страны плохие доктора?
– Но заклятие – как-то это…
– Да это никакое не заклятие, это название. Разработка так называлась – «заклятие духов тела». – Егор помолчал и вдруг тоскливо продолжил: – Поговори со мной еще хоть пять минут, расскажи мне что-нибудь, пожалуйста, Витька…
Я растерялся. Что можно рассказать, когда вдруг просят рассказать «что-нибудь»?
– Что рассказать? – спросил я.
– Ну неужели тебе нечего рассказать? Ты живешь интересной жизнью, у тебя впечатлений масса! Ты журналист, в конце концов, неужели ты ничего не можешь рассказать?
Интересной жизнью… Масса впечатлений. Я дернулся.
– Егор, прекрати издеваться. Какой я, к чертовой матери, журналист? Я живу в однокомнатном гробу, работаю в школе, а вечерами сижу за компьютером и делаю переводы. В позапрошлом месяце у меня собиралась бывшая университетская группа – пять человек приехало, вспоминали кто где, кто женился, кто замужем. Вот самые яркие впечатления.
– Теперь я буду жить в однокомнатном гробу, – прошептал Егор. – А ты в пятикомнатном…
И я осекся. И вдруг этот ужас происходящего отступил, и я заговорил о школе. Я рассказывал ему про детей, цитировал фразы из сочинений, рассказал нашу прошлогоднюю историю про второгодника и пятиклассницу, и про то, как Казюхин нагадил под дверью бухгалтерии, про нашу зубную врачиху и про военрука. Я рассказывал долго, кажется, кое-что из этого я уже ему рассказывал, но сейчас это было совсем не важно, и в конце концов Егор даже тихонько смеялся, глубоко откинувшись на подушку. Но потом вошла медсестричка и сказала, что пора. Я подошел к Егору и обнял его на прощание – я чувствовал, что его болезнь не заразна и мне не передастся. Егор цепко взглянул мне в глаза:
– Но ты не забыл? Ты обещаешь?
– Да, я все сделаю.
– Поклянись!
– Ну чем же я могу поклясться?
– Поклянись нашей дружбой!
– Клянусь нашей дружбой, – повторил я, и Егор обессиленно откинулся на подушку.
Медсестричка отметила мне пропуск и проводила до первой вахты. Я прошел аллею, сразу за воротами сменившуюся березовой рощицей, и вышел к остановке автобуса, он как раз подъезжал. Через десять минут я был уже в Москве, купил в аптечном киоске пару резиновых перчаток на всякий случай и через полчаса уже стоял на пороге его квартиры. Я без труда нашел дипломат и взял из шкафа топор. В гараж за канистрой я, конечно, не стал идти, понимая, что Егор перестраховался.
И вот, когда я уже входил в свой подъезд, это случилось. Я не открывал дипломат! Я его выронил, когда полез в карман за ключами. И он раскрылся сам, потому что не был заперт на свои кодовые колесики. Я даже не успел испугаться, когда дипломат вдруг вырвало, и на черный цемент подъезда легли книжка, переплетенная распечатка, какие-то листки отчетов и несколько аудиокассет. Я все еще был в перчатках. Задержав дыхание, свернув голову и зажимая нос плечом, я покидал все обратно, вбежал по лестнице и выставил дипломат на лоджию. И только потом, уже сняв перчатки и тщательно вымыв руки, я открыл свой блокнот. И первая же фраза, что мне бросилась в глаза, была: «я должен знать, что больше никто не раскусит эту ампулу с ядом, рукописи и кассеты не причинят вреда»…
И я решился – открыл папку и погрузился в чтение машинописных листков. Как я и думал, это было что-то вроде диссертации Егора. Поначалу я спотыкался о непонятные термины и сухие казенные обороты, но вдруг неожиданно увлекся, тем более что диссертация была написана довольно живым и доступным языком. Насколько я понимаю, это большая редкость для диссертации, тем более для диссертации ученого из секретного военного института.