А еще я имел привычку заглядываюсь на девушек. Раньше я делал это тайком — а сейчас стал оборачиваться вслед за ними и стоять, наблюдать. Вроде бы и не хотел, а приходилось. Девушки это замечали и, если не проходили молча, то комментировали это примерно так:
— О дьэ, наhаа ынырык![4]
Однажды напротив автовокзала мне попалась целая стайка длинноногих красоток. И мое внимание не осталось ими незамеченным. Они принялись слать мне воздушные поцелуи и наперебой кричать:
— Вау, какой красавчик!
— Чмоки, сладенький!
— Какой пылкий кавалер!
— Горячий!
— А зомби как-нибудь размножаются?
Тут одна вышла вперед и со знакомыми интонациями вывела:
— Ряженый мой, суженый, голос твой простуженный…
И немедленно загоготала, а вместе с ней — и все остальные. Вдруг из-за их спин вышла еще одна и сказала:
— Прекратите, как вам не стыдно! Он же еще совсем мальчик!..
Она подошла ко мне и протянула мне руку — так, чтобы я за нее взялся, за локоток. И мы пошли вместе. Вслед мы услышали:
— Мальчик и мальчик, какая разница, все равно отмороженный…
Какое-то время мы молчали. Возле Сбера она наконец спросила:
— Как тебя зовут?
— Женя, — почему-то соврал я.
— А меня — Сардана. Ты не обижаешься на девчонок?
— Мне ничего не остается, кроме как сохранять хладнокровие.
Она взглянула на меня, в глазах ее я увидел легкое недоумение.
— Я бы на твоем месте на них разозлилась.
— Да я как-то и не понял, что они имели в виду. Что-то там про простуду, сладкое и горячее. Наверно, про чай с малиной или медом.
Сардана прикрыла лицо варежкой. Однако, моя реакция была неожиданной и для меня самого. Я даже и не раздумывал особо, прежде чем отвечать. И мне явно удавалось производить впечатление. Прежде с девушками у меня как-то не очень ладилось — наверное, я портил все своей чрезмерной охотой и нетерпением. Нынешней сдержанности мне как раз тогда и не хватало…
Словно прочитав мои мысли, Сардана спросила:
— Почему ты так смотришь на девушек?
— Я так и остался девственником.
— О, как печально. Ты жалеешь об этом?
— Ты не поверишь — мне сейчас без разницы. Да у меня и не получилось бы. Видишь, я даже уже не боюсь в этом признаться.
Меня вовсю несло.
— И вообще, мы же кровожадные, а не похотливые. Если б были похотливые, то это было бы интересно… Почему-то не уверен, что так было бы лучше…
Она укоризненно покачала головой — и засмеялась, звонко и нежно, чуть запрокидывая голову. Я же не мог сдержаться:
— Лайк э верджин… Пам-па-парам-пам-па-пам-пам… — делая похожие на непристойные движения.
— Ты какой-то странный зомби, — перебила мое блеяние Сардана. — Остальные отвечают как-то медленно, односложно…
Я хотел ответить: «Может быть, потому, что с нами и не разговаривают по-человечески». Или: «Душевная теплота нас тоже заводит». Но успел принять решение относительно этого пафоса:
— Мне выбирать не из чего — я говорю так, как у меня выходит. Немного отмороженно, да?
Тут сзади послышался скрип тормозов — мы уже были на перекрестке у «Норд-Хауса». Из «крузака» выскочил белобрысый чувак в камуфляже.
— Я не понял, че это за хрень?
— Отстань, Влад.
— Че за хрень, я тебя спрашиваю?!
— Не видишь — мы разговариваем. А ты уже и шпионов ко мне приставил…
— Потому что ты ведешь себя, как дура!
— Ну, раз я дура, стерва и б…ь, то это вполне естественно.
— Так… садись в машину.
— Да ну тебя.
— Садись в машину, я сказал!
— Не сяду!
— Слышь, ты… Садись, а то пожалеешь!
— Да? И что ты мне сделаешь?
Чувак достал пистолет, передернул затвор и приставил к моей голове.
— Так сядешь или нет?
— Ну ты и сволочь…
Сволочь выразительно подняла руку с пистолетом и надавила так, что я чуть не упал. Сардана произнесла про себя какое-то ругательство и направилась к джипу. Этот Влад постоял, постоял и с размаху влепил мне рукояткой в скулу — так, что я подлетел. Уже из сугроба я услышал:
— Еще раз увижу, как ты с кем-то под ручку ходишь, урод — расколотка из тебя будет. Я тебя запомнил!
И, уходя, бросил:
— Консерва тухлая…
Теперь у меня слева вмятина — как напоминание о лучшем дне моей… Я не знаю, как это назвать.
Мы, зомби, ко многому питаем безразличие. До поры до времени нас не заботило наше будущее — а оно находилось уже рядом, где-то в двух-трех неделях. Когда в один пригожий день случилось -19, все мы почувствовали неприятное возбуждение и беспокойство. Каждый, кто побывал в активной фазе, знал, насколько это больно и неприятно. Так что вопрос заимел для нас некую актуальность.
4
— Ой, он такой ужасный! (