— Глядите, Григорий Павлович, добра желаю. Да не смотрите вы на меня так, мне же стеснительно! — Евдокия запахнула ворот, — всё-таки душевное здоровье, говорят, беречь надобны. Все болезни от этого.
Гриша отвёл взгляд в сторону:
— Ладно, с утра пойдём к нему, Евдокия.
— Спокойной ночи, хозяин! — ласково бросила в спину. Григорий не ответил, но подумал — «ведьма!».
Ночь была спокойной, только странные чёрные зеницы без белков мерещились. Тем не менее, Григорий в первый раз по возвращении с войны хорошо выспался.
Григорий с кухаркой направлялись в глухой район города — Залог. Проходя мимо Богородицкой церкви, Гриша, глядя на купола, перекрестился, кухарка же шла так, чтобы хозяин как бы прикрывал её от храма, кажется, даже ростом чуть меньше стала — до того ужалась. Перекрестилась ли она, Григорий не заметил, да это его и не интересовало: душа пылала жаждой мести.
Миновав пару кварталов, остановились у пустыря.
— Пришли, Григорий Павлович.
Молодой человек растерянно огляделся:
— Куда?
— К «нему».
В центре пустыря стоял неприметный, срубленный из сосны, старый дом. Создавалось впечатление, что вокруг этого дома стоит невидимая глазу крепкая ограда: теснившиеся вокруг дома как бы не решались сдвинуться на это пустое место, теснились и теснились, не осмеливаясь развернуться хозяйствам вширь на свободной территории. Оттого и дворы у ближних домов были невероятно малы.
— Смелее, Григорий Павлович, — засмеялась кухарка. На миг показалось, что глаза у неё вновь стали сплошь чёрными, — это за что же вас георгиевской медалью наградили, куды ж вся храбрость то подевалася?
Гриша и в самом деле смутился не на шутку. День ясный, весёлый, небо чистое, а на душе тревожно. Грудь кольнуло — комар, наверное, Гриша прихлопнул. Снова кольнуло. Нащупал. Нет, это серебряный крестик как-то боком встал, колется.
Вспомнил — почему этот район города Залог называется: знающие люди говорили, что в старину именно на этом месте находилась «божедомка» — это общая яма, могила, которую устраивали во время мора, а также здесь было место погребения убитых во время восстаний язычников-туземцев, нищих и самоубийц. «Залаживали» их в яме сверху брёвнами, и всё. «Заложные» покойники должны были хорониться за речкой, так оно и было. Позже город разросся, подобные погребения приняли цивилизованный характер, и кладбище для отбросов общества устроили ближе к тюрьме.
Машинально поправив крест, отметая нахлынувшие сомнения, уверенно сказал:
— Веди, Евдокия!..
— …Крещёный, господин офицер?
— Конечно! — Гриша, не найдя в красном углу иконы, быстро перекрестился на окно и начал было расстегивать ворот гимнастёрки, — вот…
— Не нужно! — торопливо остановил хозяин мрачного дома, — значит, составим договор.
— Какой договор? Евдокия, ты же говорила найма не будет…
— Слушай, Григорий, — непривычно жёстко остановила Евдокия своего хозяина. Григорий стушевался, оробел от такого наглого поведения кухарки, — слушай, Григорий, что тебе говорят!
Обстановка в доме была обычная, только удивляло отсутствие икон, а то что всё как-то неряшливо, так это наверняка из-за отсутствия женской руки. Сам хозяин — невзрачный бельмоватый мужичок, неопределенного возраста, по улице мимо пройдёт — и не заметишь.
— Дело довольно щепетильное, — глядя прямо в глаза, сказал мужчина, — как бы опосля ты разворот не дал, подстраховаться бы мне следовало, сам должен понимать. Я, как бы это сказать, всё-таки, какой-никакой, а «исполнитель заказа».
Зазвучали малиновым звоном колокола Богородицкой церкви, лицо мужчины перекосилось как от мучительной внутренней боли, или, как это бывает — когда скребут гвоздём по стеклу. В помещении тут же запахло жжёной серой. Мужчина несколько раз глубоко вздохнул полной грудью, казалось, именно от этого запаха ему стало намного лучше:
— Не в детские игрушки играем, Гриша, полдела и ты должен сделать. По крайней мере, обещаю — с моей стороны всё будет исполнено гладко, комар носа не подточит.
— Хорошо, — взяв себя в руки, ответил Григорий, — что нужно сделать? — злая ревность, гнев и обида взяли верх над здравым смыслом: всё-таки он осознал о каком «договоре» идёт речь.
Хозяин поставил перед ним на стол глиняную чашу, рядом положил острозаточенный якутский нож:
— Плесни сюда своей крови!
Отвернув рукав, Григорий, нисколько не сомневаясь, полоснул ножом по тыльной стороне ладони, в чашу полилась кровь.