А ребятки особо и не грустили. Сразу поняли, что к чему, быстренько сбились в стаю и оборотисто, с экспрессией рванули за ключом. Причем ребятки-то не простые, натасканные, бойцовских кровей — кто охранник, кто спортсмен, кто из органов, кто из братвы… Однако Бродов со товарищи тоже был не лыком шит. Это он ведь только внешне такой — огромный, добрый и вроде бы неопасный. Тяжелая, неподъемная, не способная на маневр человеческая глыба. Ох как же оно бывает обманчиво, первое-то впечатление. Бродов с легкостью пробегал стометровку за одиннадцать секунд, прыгал в высоту на два метра с гаком, отжимался тысячу раз на кулаках и по полной боевой крутил без счета подъем переворотом. Это не считая специальных, сделавшихся рефлексами, впитавшихся в плоть и кровь профессиональных навыков. Да и Кныш, Небаба и Наговицын были тоже не подарки, отнюдь, — рослые, тренированные, наученные убивать.
Весело, ох как весело стало на полянке — шум, гам, хруст, крик, снежная пыль столбом. Однако Бродов со своими крепился, на полный контакт не шел, работал со всей возможной мягкостью, тактичностью и аккуратностью — никакой травмирующей техники, жестких «блокажей», шокирующих ударов и воздействий на суставы. Так, детские игрушки — уходы, подставки, отеческие оплеухи. Зато уж ребятки-удальцы старались вовсю — срывали дистанцию, кричали «банзай», махали конечностями и перли, как на буфет. Им здорово хотелось под крышу, в барак, к мискам, буржуйкам и параше. Только вот Бродов не пускал, валил на снег всех встречных-поперечных. В общем, действо на полянке было еще то, впечатляло и навевало мысли об охоте. Правда, собаки подкачали, явно не вышли статью, зато медведи были хороши, породисты, бог знает из какой берлоги.
Однако вскоре ситуация переменилась — явились не запылились припозднившиеся. Чертовой, задыхающейся, позорно растянувшейся дюжиной. Они жадно взглянули на барак, мигом ухватили суть вопроса и дружно, с похвальной резвостью, невзирая на усталость, подключились к добыванию ключа. Черт знает как весело сделалось на полянке, однако Бродов со своими начал потихоньку хмуриться. Нет, двадцать пять на четверых это перебор. Воюют, конечно, не числом, а уменьем, однако же толпа и есть толпа, безликая, свирепая, разгоряченная, яростная. И чтобы обуздать ее, нужно действовать адекватно — с членовредительством, кровопусканием, со всей возможной мыслимой жестокостью. Это здесь-то, в учебном центре, во время семинара?
В общем, ситуация складывалась скверная, безрадостная, добра не предвещающая, и, как всегда в минуты реальной опасности, к Бродову пришел Свалидор. Откуда-то из невообразимого далека, из темных бездн подсознания, до которых ой как далеко знаменитой Марианской впадине с ее одиннадцатью, кажись, километрами глубины. Кто он и откуда, Бродов не знал, просто иногда вдруг ощущал прилив энергии, цунами, море, Эльдорадо сил и начинал смотреть на мир глазами сказочного исполина. Нечеловечески могучего, но все же человека, необычайно сильного, выносливого и быстрого, как это и полагается Стражу Вечности и Хранителю, Чтущему Закон Оси и Ведающему Пряжу Времени. Такое вот, блин, забавнейшее раздвоение личности, сюрпризец подсознательного, напоминающий диагноз. Имеющий к тому же практическое значение…
— Альз! — коротко пропел Свалидор, выплывая из потока времени, и Бродов уже без удивления увидел, как изменился мир, — окружающие его люди превратились в манекены, в восковые фигуры, безжизненные куклы, лишенные движения. С предельной осторожностью он приземлил одного, со всей возможной мягкостью опрокинул другого, бережно определил на снег третьего, пятого, двадцатого. Время для него остановилось, замерло, он словно видел какой-то странный фильм, состоящий из единственного кадра. Фильм, в конце которого все ребятки-удальцы заняли горизонтальное положение, став этакими шахматными битыми фигурами на заснеженной огромной доске.
Миг — и кино закончилось, Свалидор ушел, и мир вокруг Бродова ожил, наполнился экспрессией и движением. Снежная пыль смешалась с матом, стали подыматься потерпевшие, Кныш, Наговицын и Небаба ухмылялись, с пониманием подмигивали — насмотрелись, привыкли. Зато уж ребяток-удальцов прямо-таки шатало от изумления. Ну, блин, дела. Это же вихрь, торнадо, стихийное явление. И ведь наслышаны же были о подобных чудесах, но чтобы вот так, играючи, с обидной легкостью… жопами на снег… М-да… Что же это такое было? Тайчи? Модифицированное айкидо? С элементами ниндзюцу? Надо будет спросить.
Бродов, ухмыляясь, хранил молчание, на контакт не шел, бился с закоченевшим, надумавшим забастовать замком. Айкидо так айкидо. Модифицированное так модифицированное.
О Свалидоре он не рассказывал никому — ни товарищам по училищу, ни коллегам-сослуживцам, ни высокому начальству. Это был его заветный, трепетно хранимый секрет, сокровенная тайна, упоительная, не предназначенная для посторонних сказка. Мир, где нет уставов и развитого социализма, а воины бескорыстны и подобны богам. Мир, где не имеют значения ни добро, ни зло, а важна лишь уравновешивающая их справедливость.
Замок тем временем капитулировал, вяло разомкнул объятья, и дверь под скрип железа подалась. Внутри барака было так себе, сумрачно и неуютно, зато стараниями все того же Звонова имелись дровишки и харчи. В количествах, как Бродов и обещал, изрядных, отменно радующих взор.
«Ого!» — восхитились ребятки, забыли про модифицированное айкидо и мощно вдарили по хозяйству. Принялись щепать лучину, набивать снегом чайники, возиться с макаронами, перловкой, тушенкой и сгущенкой. В бараке забурлила жизнь, сделалось теплее, запахло варевом. Действительно, какая может быть война на голодный-то желудок? Только Бродов дожидаться кульминации не стал, начал собираться.
— Может, все же попьешь чаю? — посмотрел на него Кныш. — На дорожку-то горяченького, а?
— Ох, командир, ты только глянь, какой кулеш там хлопцы варят. — Небаба подмигнул, пошевелил ноздрями. — И куда ты от него?
— А то ты, Семен, не знаешь, — хмыкнул Наговицын, тяжело вздохнул и фальшиво пропел: — Родительский дом, начало начал, ты в жизни моей надежный причал…
Они прекрасно знали, что Бродов, как обычно, в конце семинара поедет к родителям — благо недалеко, километров двадцать пять отсюда. А он так и сделал: помахал всем ручкой, сел на своего «огненного кота» и отчалил, только снег столбом. Сказано же в песне: родительский дом — начало начал.
Солнце плыло по небу в разноцветном нимбе, воздух искрился, мороз, похоже, крепчал. Однако на душе у Бродова было тепло — он ехал на родину. Ели махали ему опушенными лапами, белки семафорили метлами хвостов, огненный «котяра» тянул как зверь, яростно урчал и пожирал пространство. Эх, хорошо! А вокруг проносились, исчезали за кормой еще с детства знакомые места. Красивейшие, благодатные, еще не тронутые цивилизацией. Матушка-кормилица тайга — завораживающая, могучая, первозданная. Ох, много чего видела она… Не по этим ли звериным тропкам пробирались из Маньчжурии хунхузы, доставляя страждущим сибирякам нецелованных красавиц китаянок?..[22] Не здесь ли пробегали горбачи[23], кайлившие на рудниках злато и серебро? Заработанные деньги они прятали в одежду, а утаенные самородки вживляли в тело — в бедра, в ягодицы, в икры ног… Раньше в деревнях тут, в хозяйственной пристройке, устраивали оконце с широким подоконником, куда на ночь ставили крынку с молоком, клали хлеб с салом, а то и дорогой сахар с солью. Для беглых. И не здесь ли укрывались староверы-раскольники? В глубине таежного моря, где мошка покрывает шевелящимся ковром все живое, они выращивали гречку, картофель, капусту, растили детей, верили истово в своего Бога. Где они сейчас? Куда завела их вера? Неизвестно, куда нелегкая занесла староверов, а вот двужильный, ревущий механический «кот» вскоре выбрался на проселок. Здесь уже чувствовалась цивилизация — петляла колея, попадались окурки, гнусно желтели проталины мочи. Километра через три Бродов обогнал УАЗ, с ревом разминулся с каким-то несчастным типом на «Буране», сбросил газ, вошел в вираж и невольно заулыбался — ну, здрасьте вам, считай, приехали. Дорога, повернув, вынырнула из леса, и перед Бродовым открылись знакомые ландшафты — высокий берег речки, столетняя сосна, заснеженный пригорок с россыпью домов. Блестел на солнце крест на куполе церквухи, столбами вились в небо печные дымы. Это была его родина, пенаты — поселок Бирюлинский. Хоть и небольшой, в глуши, зато с историей. Когда-то в старину здесь стоял острог, похаживали в годы смуты белые и красные, а сейчас жил люд степенный, работящий, не разучившийся трудиться и в эпоху социализма. Соль земли русской — сибиряки.
22
Одной из основных проблем при покорении Сибири был половой вопрос — на одну женщину приходилось в среднем восемь мужчин. Существовала даже особая молитва, в которой мужики выпрашивали у Бога спутницу жизни, хозяйку в дом и продолжательницу рода. Безрадостную эту ситуацию остро чувствовали бандиты-хунхузы, что переводится как «краснобородые», и действовали соответственно, согласно строгим законам рынка: раз существует спрос, значит, будет и предложение. Действовали они дерзко, с похвальным напором, бывало, что захватывали целые китайские города. Отбирали девушек посимпатичней, поили — чтоб выносливее были — настоем женьшеня и потаенными тропами своим ходом доставляли к российским границам. Причем без гнусных домогательств, какого-либо глумления и беспредела — девственность ценилась покупателями очень высоко. Сделки проходили в атмосфере всеобщей радости. Хунхузы получали навар, сибиряки — хозяек и жен, а девственницы-китаянки — рабочую, но в целом сытую жизнь. Тогда в Сибири жили куда как лучше, чем в Китае.