– Приезжает послезавтра.
– Ну?
У Софьи Марковны округлились и без того круглые глаза.
– Соскучилась, значит? Все ж мать. И бабушка. А вот я все хотела спросить тебя, Лилечка, как так вышло, что ты тут, а мать – там?
– А вы разве не помните? Не помните, как я приехала к бабуле?
Софья Марковна помнила. Она помнила, как вместе с покойной Варей встречала ее внучку на вокзале Верхневолжска. Девочку отправили в дальний путь одну, доверив присмотреть проводнице. Она вышла из вагона, слишком маленькая и худенькая для своего возраста, и такая бледная была, в такие прозрачные тощие косички скручивались бесцветные волосы! Но одета была хорошо. Только не виделось в ее одежде материнской заботливой руки. Модные брючки – зеленые, свитерок – красный, куртка – синяя. Дальтоники у нее родители, что ли? И все не по росту, не по размеру, штанины подворачиваются под каблуки чересчур взрослых сапожек, рукава куртки коротки. Колготки дырявые. Личико у Лили испуганное, словно не в богатой семье росла, а у чужих людей в приживалках!
Лиле было тогда двенадцать лет. Она не отличалась красотой, но ведь в этом возрасте немногие девочки выглядят красивыми. Она плохо училась, переползала с тройки на тройку, математика была для нее темным лесом, да и вообще с «точными науками» она не ладила. Зато много читала, хорошо рисовала, была добра и услужлива, умела найти с людьми общий язык. Она пришлась ко двору. Бабушка Варя научила ее шить, сама в молодости служила портнихой в театре, а теперь вот глаза не позволяют даже нитку в иголку вдеть… В новое хобби Лиля кинулась с головой, обшила всех знакомых и соседей, потом начала придумывать свои модели…
Ей бы на модельера пойти учиться, но испугалась она экзамена по рисунку и богемного духа «художки», поступила в педагогическое училище на дошкольную педагогику. Ну что это за профессия – воспитательница в детском саду? В прежние времена еще ладно бы… Талант портнихи не дал Лиле пропасть. У нее появились обширная клиентура и неплохие заработки. Жаль, бабушка не дожила, царствие ей небесное. Состоятельные дамы охотно заказывали у Лили туалеты – в провинции по-прежнему трудно купить хорошую вещь, везут либо китайскую дрянь на рынок, либо немецкие качественные вещи в бутики, так ведь их разве укупишь? Восемнадцать тысяч штаны стоят, кому такое по карману? Ох, да и где гарантия, что их не из того же Китая привезли? Вот и идут женщины, особенно те, что погабаритнее, к портнихе, а она всем умеет угодить, ее платья из бегемотих дюймовочек делают!
– Да, деточка, подумала я тут и сама на свой вопрос ответила. Так уж, видно, жизнь сложилась, что приросла ты и к Верхневолжску, и к дому. А мать приезжает, так это же хорошо! Кто еще о своем дите позаботится? Тебя что-то беспокоит? Отвыкла от нее?
– Маму нужно прилично встретить. А у меня с деньгами туговато, большие расходы были. Придется поторопиться, закончить заказы. Ничего, справлюсь. И еще я не поняла – она говорила то «я», то «мы». Выходило так, словно она приедет не одна…
– Так, может, с отцом твоим, – подкинула мыслишку Софья Марковна.
Глаза и губы у соседки маслицем подернулись, так она любила разговоры о семейной жизни.
– Вряд ли. Они не виделись столько лет…
– А вот на старости лет и помирились, соединились, едут навестить доченьку свою!
– Вряд ли, – вздохнула Лиля. – Скорей уж… А, да что об этом говорить! Надо готовиться принимать гостей.
– Это правильно. А помощь понадобится, хватай меня, старую, за бока – делай дело, тетя Соня! Я и с Егором завтра погуляю, и за продуктами тебе схожу, пока ноги держат. Ночами-то не работай, и так вон под глазами у тебя зелень!
– Я должна сшить, – вздохнула Лиля.
Укладываясь спать, тяжело ворочаясь в широкой вдовьей постели, поглаживая взахлеб урчащего кота, Софья Марковна услышала снизу сквозь потолок и пол доносящийся звук работающей швейной машины.
О, этот женственный, этот томительно-грустный звук – стрекот швейной машинки в ночи! «Зингер», или «Подольск», или «Вятка»… Помнишь, как просыпалась поутру, а на стуле тебя уже ждала обновка? Бабушка шила всю ночь, а ты спала и слышала словно бы дождь за окном? Это стучала машинка. Она все шила, как она долго шила, и, верно, не одна она! По всей безоглядной земле злой ветер задувал все свечи, а женщины склонялись над шитьем, поправляли лапку, перекусывали нитки… Домовницы, мастерицы, печальницы – вами мир стоит, вами жизнь жива, вашим неусыпным попечением мы все еще похожи на людей! Катится по полу наперсточек, крутится земной шар, и короткая летняя ночь уже полнится обещанием рассвета…
А потом мечты, бессонные, одинокие мечты. С детства Лиля играла сама с собой в одну и ту же игру, всегда перед сном. Что бы попросила она у золотой рыбки? У феи-крестной? Какие желания загадала бы она сказочному джинну? Этих желаний, по условиям сказки, было три, и как сложно бывало уместить бесконечные «хочу» в этот короткий перечень! Но ей это всегда удавалось, а последние несколько лет желания вообще не менялись, она твердила их наизусть, уснащая только знакомую канву блестками волшебных подробностей. Она была так одинока, так слаба и временами чувствовала себя такой несчастной… Кто же сможет осудить ее за эти нелепые, детские мечты?
* * *