Вот так.
В предыдущей жизни я был Достоевским. Мысль понятна? Он (я) умер, мотался где-то неприкаянный греховодник… заскучал… и решился-таки на новый срок. Подыскал подходящее тело… А может так, — в первое попавшееся сиганул. И вот…
Такие, как этот, не умирают навечно… Обязательно эстафету передадут.
Так выходит, он мне даже не папа. Он всего лишь предыдущая стадия моего развития.
Вы, наверное, спросите: «А кто же ты был до Достоевского, в позапрошлой жизни?»
А я не помню! стерлось… Очевидно, какой-нибудь проблядью. Дешевой солдатской шлюхой.
«Почему же непременно проблядью?» — удивитесь вы.
А черт его знает почему. Я так чувствую… Ос-чу-ча-ю… И потом, не мог же Достоевский получиться из кого-то приличного…
Электрички, кстати, уходят одна за другой. И толпа редеет… Пусть уходят, пусть редеет. Куда мне торопиться…
Мне здесь нравится. Человек существо коллективное и одинокое одновременно… А здесь это неплохо сочетается…
Так вот, мало того, что дурная наследственность прошлой жизни пудовой гирей на шее висела, я и в этой повел себя не лучшим образом. Кучерявость свою утерял, бесформенность надежно спрятал, восприимчивость пообтрепалась за время службы. Взамен появилась некоторая «бритоголовость». Мужской коллектив очень этому способствует.
Короче, самоутверждался я все эти два года. И досамоутверждался… Наследил, напакостил так, что Армия меня решила в дисбат сдать. Однако в последний момент передумала чё-то, не стала связываться и выплюнула в положенный срок на волю.
А я ведь не только самоутверждался… я ИДЕЮ все эти два года в себе растил. Ну, помните, как там у нас: «Тварь дрожащая или право имею…» Нет, со старушками я еще в прошлый раз разобрался… Не правильный это путь. (А ведь тогда, признаюсь, я сам намеревался убивство совершить… да, да… Была такая мечта.) Переживал только, — смогу ли? На грани был. Однако что-то во мне пробудилось и загрызло мечту на корню. Но картинку в воображении нарисовал натуральную. От той картинки чуть и не спятил. Я это описал потом с предельной достоевскостью… Так вот, теперь я растил другую Идею. Какую? Какая разница… Все идеи одинаково отвратительны и отличаются лишь убойной силой, заложенной в них.
5
Что происходит? Падает море?
Нет, это царство мое растет.
Новый пыл его ввысь возносит.
Да… все идеи одинаково отвратительны… Особенно те, что зовут вас в Рай. Я никого никуда не звал. Я думал только о себе…
Я хотел стать царем. И съесть птицу Счастья. Публично. Под шквал аплодисментов.
Я был тронут одержимостью…
Я как был выплюнут нашей доблестной Армией за забор… так заулыбался весь — и душой, и рожей — разомлел, разрумянился… «Не тронули, крестнички, забоялись, — подумал. — А то! У меня другая стезя-тропинка. От этого забора прямиком на трон!»
Я и попер, как локомотив, все прямо и прямо…
Самое удивительное, что царем я стал. Пусть не натуральным — виртуальным. Все равно это было зрелищно.
Народ воспринял меня!
Но в какой-то момент я запаниковал. Всё это казалось невероятным. Очевидно, я усомнился на мгновение… Но этого было достаточно: моя Идея разорвалась вовнутрь. Я подорвался на собственном дерьме, никого, впрочем, не поранив… Хотя, быть может, жертвы и были, только я их не замечал.
Я ничего тогда не замечал. Никаких жертв. Не царское это дело отвлекаться по пустякам.
Царем я стал тайно. Я короновал себя на престол.
А что мне оставалось делать? Меня вел Господь. Против Его Воли мы все бессильны. Отступать было некуда, и я подчинился…
Так, в собственном дерьме, я и вступил на царство.
Безрадостно было то зрелище… Я явно не дотягивал до короны. Не хватало мощи. Мой дух был ничтожен. Его, собственно, и не было вовсе. Так, сушеное семечко, зудящее, впрочем, как оса…
С одной стороны я обладал всеми качествами царя: божье провидение, власть, чувство долга и скука; с другой — узость мышления, страх и равнодушие к подданным.
Подданных был вагон. Они подчинялись моей воле, благоговели перед моей избранностью, шли за мной в походы, бросали жен… Иногда бунтовали, и я отсылал их в изгнание. Они мне были не интересны. Я предавал их легко.
Не все, правда, знали, что я царь. Скорее даже никто не знал точно, но многие догадывались… Я мог вскружить головы, смутить их умы своим блеском! Но я был непоследователен. Более того, — я был неспокоен. Меня раздирали противоречия. Я был суетливый царь. А разве такие бывают? Поэтому многие смотрели на меня с недоумением. В их взглядах я прочитывал: «Что ж ты так суетлив, наш царь?»