— Зема Ким, — представился кореец, склоняясь в ритуальном полупоклоне, приложив руку к груди. — Заждался вас, мадам.
Тамара Юрьевна не выказала ни удивления, ни испуга.
— Если бы я знала, что меня ждет такой милый юноша, я бы поторопилась, — она улыбнулась ему той улыбкой, какой улыбалась только старикам и детям — чуть снисходительно и безмятежно. Его ответная улыбка напомнила восход солнца над Гималаями.
— Машина подана, мадам!
Учтиво поддерживая за локоток, он проводил ее к темно-синему «Мустангу», где за рулем горбился квадратный бычара. Распахнул заднюю дверцу, подождал, пока она усядется, и опустился рядом. Ясное, светлое утро резко контрастировало с гнилостным холодком смерти, уже неотвратимо давившим ушные перепонки.
Квадратный спросил, не оглядываясь:
— Музыку дать?
Зема Ким игриво хмыкнул:
— Как желает мадам?
Тамара Юрьевна ничего не желала. Они уже съехали на Садовое кольцо, а от Сергея Петровича не было вестей. Значит, все кончено. Она смирилась с этой мыслью и лишь слабо попискивала на поворотах. Ей чудилось, что веселый кореец вот-вот, не дожидаясь остановки, кольнет ей в бок шилом. Но воля к сопротивлению в ней не угасла.
— Скажите, милый Ким, вы ведь россиянин?
— О да, мадам. Я коренной москвич. Разве не слышно по произношению?
— У вас чудесный акцент. Но я почему спросила? Мои добрые друзья в Сеуле в прошлом году приглашали меня погостить. У них тоже фамилия Ким. Забавно, не правда ли?
— Еще бы не забавно, — кореец забулькал смехом, точно лущил и выплевывал семечки. — Ким распространенная фамилия, мадам. Как у вас Ивановы. Да, да. Или Петровы. Или Рабиновичи.
Тут уж и Тамара Юрьевна хихикнула за компанию, и даже квадратный бычара гулко гоготнул. Размягченная общим весельем, Тамара Юрьевна задала нелепый вопрос:
— Далеко ли нам ехать, милый Ким?
Кореец, отчего-то насупясь, припомнил старый анекдот. Послеоперационного больного везут на каталке, и он, придя в сознание, с тревогой обращается к санитарам: «Голубчики, куда меня везете? Наверное, в реанимацию?» На что получает суровый ответ: «Врач велел в морг!»
Бычару за рулем от смеха повело, и он чуть не врубился правым крылом в помост с овощами, выставленный почти на мостовую. Воспользовавшись неловким маневром и в полном отчаянии Тамара Юрьевна рванула ручку дверцы, задумав прямо на ходу вывалиться из машины, и сразу кореец Ким доказал ей, какой, он в сущности, внимательный попутчик. Железной рукой обхватил сзади за шею и так сдавил, что внутренности ее онемели и на глаза хлынула слепота.
— Мадам, — укоризненно прошелестел над ухом. — Зачем нам эти трюки? Мы же на работе.
Следующее, что она увидела отчетливо, был зеленый «жигуленок», который, беспощадно клаксоня, подрезал им угол и ткнулся носом в мусорный бак. Бычара, матерясь, еле успел тормознуть.
— Ну, чайник поганый! — пролаял бычара. — Погоди, счас я тебя урою.
Он дуриком попер из «Мустанга», хотя Зема Ким попытался его остановить. Бычару подхлестывало то, что надерзил ему какой-то духарик в поношенном пиджаке, вывалившийся из занюханного «жигуленка» и озирающийся по сторонам с видом перепуганного кролика. Вдобавок на его мерзкой роже торчала бороденка клинышком, как у Калинина. Увидя надвигающегося бычару, несчастный лихач шустро сиганул за свою машину.
— Догонишь такого, как же! — с облегчением заметил Ким. Однако догонять бородатого гаденыша не пришлось: в ту же секунду он возник перед боковым стеклом — и в руках держал пистолет с непомерно длинным дулом. Через открытое окно он пальнул Киму в лоб. Веселый кореец, застигнутый врасплох, дернулся и повалился на Тамару Юрьевну, едва успев прорычать удивленно:
— Бля-я-а!..
Не мешкая, загадочный воитель кинулся к бычаре, продолжая на бегу стрелять, и Тамара Юрьевна с блаженным трепетом углядела, как на выпуклой груди богатыря, на его атласной рубахе вспыхнули три рубиновых цветка.
— Быстрее, Тома, быстрее! — проревел Сергей Петрович, таща ее за руку из салона, — Быстрее в мою машину! Там помечтаешь.
Уже в «жигуленке», уже на полном ходу Тамара Юрьевна окончательно поверила, что это именно он, именно Литовцев, Лихоманов, Чулок, а не призрак, явившийся в воображении. Ее сбивала с толку его куцая бороденка, она осторожно за нее подергала, и та отвалилась, повисла на резиновых ниточках.
— Сережа, — произнесла она восторженно. — Ты же их перещелкал, как цыплят!
— Неужто переговоры с ними вести?
Они мчались по загородному шоссе на скорости за сто километров.
— Ладно, это все пустое… Докладывай, где Гурко?
— Глоточек бы, Сережа! Во рту пересохло.
Он нашарил в бардачке фляжку, сунул ей в руку. Боже, какое чудо!
— Узнала? Где Гурко?! — повторил он в нетерпении.
— В Зоне, Сережа. Точно, в Зоне.
— Что за Зона? Где она?
— Сережа, родной! Поклянись, что не отдашь меня монстру?! Ведь это из-за тебя я погорела.
После всех страхов, волнений, водки и пары затяжек она чувствовала себя воскресшей, как Иван-дурак после кипящего котла. Сергей Петрович покосился на нее с симпатией.
— Я сделаю это, — сказал он. — Не отдам тебя монстру.
Олег Гурко удостоился высочайшей милости — аудиенции у директора Зоны Василия Васильевича Хохрякова. Как в первый раз, он принял его в восточном будуаре, но облачен был в респектабельную тройку английского покроя. Держался подчеркнуто уважительно, как бы давая понять, что между ними началось некоторое сближение. Усадил за стол, угостил чашкой кофе. И хитрить особенно не стал. Доверительно сообщил, что по заключению здешних специалистов Гурко относится к редким человеческим особям, которые практически не поддаются радикальной структурной переделке. То есть, можно, конечно, хирургическим путем превратить его в овощ, но это будет совсем другой разговор, и лучше его пока не затевать. То, что Гурко не поддается переделке, с одной стороны плохо, а с другой — хорошо. Люди с самостоятельной натурой, способные сопротивляться системе, в Зоне необходимы, при желании он может добиться завидного положения, войти в руководство, разбогатеть и так далее, но все это лишь при условии, если им удастся совместными усилиями преодолеть одно крайне неприятное затруднение.
— Понимаешь — какое? — спросил Хохряков.
— Догадываюсь.
— Правильно догадываешься. Веры тебе нет, а держать под постоянным контролем накладно. Вот я и ломаю башку, что разумнее: использовать тебя на благо Зоны или ликвиднуть. Я вашего брата, высоколобого умника, перешерстил бессчетно, у меня бывшие академики нужники драют, но с тобой никак не могу решить. Ни под одну категорию не попадаешь. Какой-то забавный компот получается. По роду занятий ты чекистская крыса, то есть клоп кровососущий, маньяк и слухач. По жизни — советский гражданин, иначе, романтик, придурок, раб идеологического клише, вбитого в печенки. По национальности, как я понимаю, скорее хохол, чем кацап, а все хохлы будто столб телеграфный, полагают, что краше всех, потому что деревянные. По воспитанию — книжник, чистоплюй, слякоть у входа в храм, об вас следующие поколения, взращенные в Зоне, ноги побрезгуют замарать. Не пьяница, не Наркоман, баб любишь, но без азарта. По вере — безбожник и циник, надеешься, хилый умишко заменит тебе благодать. По характеру — кабинетный сверчок. Все вместе получается такой узелок, ткни пальцем — и рассыпится на части. Откуда же в тебе вдруг такая сила, что не поддаешься воздействию отрезвляющей среды, словно натуральный свободный человек? Что это за сила? Объясни.
Гурко отпил глоток крепчайшего бразильского кофе и закурил. С интересом разглядывал старика. Никак не ожидал, что тот нарисует столь живописный портрет, предполагающий глубокое размышление. Старик был непрост. Он владел тайной ведовства, и по жизни его вела смутная идея превосходства над себе подобными. Эта идея, в отличие от множества идей научного свойства, черпается не из книг, а насылается природой. Рожденный с чувством превосходства не властен изменить себя и поверить, что все люди братья. Точно таким был генерал Самуилов и еще некоторые знакомцы Гурко, люди, как правило, влиятельные, властные и проницательные, но с ними он всегда ощущал себя так, словно они явились на землю с других планет.